Русские инородные сказки 2 - Макс Фрай

Наконец команда залезает внутрь через большую дыру на северном полюсе бочки, закупоривает ее притёртой крышков и укрывается в корабле. Бочку буксируют на глубокую воду, уравновешивают свинцовыми грузами и взрывают. Хитрый взрыв выворачивает бочку наизнанку, она делается маленькая, с орех, и камнем идёт на дно, а кеч оказывается в версте над землёй и на мгновение замирает, прежде чем рухнуть вниз — мгновения оказывается достаточно, чтоб сработали светомёты, расставленные по обоим берегам реки. Лучи белого света упираются в отполированные решётки, обрамляющие корму, и мощным толчком выпихивают «Ихуиил» туда, где уже нет ни низа, ни верха и некуда падать. Андрей, размазанный по палубе, смотрит одним глазом через шпигат и видит, что земная твердь под ним тоже выворачивается наизнанку — сначала превращается в пологую чашу, затем вдруг вспучивается и сбегает по краям в неясное марево, и наконец, закукливается в проваливающийся вниз тяжёлый шарик.

"Ихуиил" выставляет тонкие мачты, распускает треугольные паруса, сумма квадратов катетов которых близка к корню из бесконечности, и двигается прочь от земли, уловляя попутный ветер. Они проходят над Марсом, который оказывается не красным, а бурым с крохотными точками острожков, над текущей в пустоте рекой из разномерных глыб, некоторые из которых уже срощены вместе живыми травяными мостами, над гигантской тучей ядовитых паров, крутящейся водоворотами, вокруг которой ходят богатые рудой мёртвые шары, каждый величиной с целую землю, над вселенской головоломкой, крутящейся вокруг себя, над бесформенным шаром чёрного льда.

И нигде, в какую сторону не смотри, не найти ни одного ангела — только деловито мельтешат приказные дьяки, носятся казачьи чайки, ганзейские когги с раздутыми брюхами ползают между глыбами, которые старатели со спёкшимися в птичьи клювы рожами долбят, как вороны мёрзлый труп, огородники подпирают ботву колышками, чтобы росла куда надо. Происходит заурядное круговращение человеков, ради которого не стоило покидать землю, бегать по вантам, разговаривать при помощи медной пластинки, приложенной к кадыку, прокладывать курс на трёх картах сразу, и скорбеть животом — всем известно, что в пустоте человека пучит, но мало кто может представить, как.

Андрей забывает, в какой руке держат кисть, а его музыкальный зуб, треснув, остаётся в куске солонины. Но ему уже всё равно.

И так они плывут, потеряв счет времени, по чёрным просторам, пока наконец не утыкаются в Край-камень — шмат тверди, за которым вовсе ничего нет, фрагмент железного крыла десяти вёрст в размахе, рисующий чудовищный эллипс вокруг светила за господень год — девять сотен и двенадцать земных лет. «Ихуиил» ошвартовывается у края, Серёга и Разок сбрасывают сходни. Андрей спускается на берег и поворачиваясь вокруг своей оси, перпендикулярной к плоскости эклиптики, окидывает взглядом пространство от солнца к звездному месиву и снова к солнцу. Он смотрит внимательно, никого не ожидая увидеть и никого не видя. Тьма безвидна и пуста и никто не носится в ней. Андрей ложится лицом вниз на рябую поверхность Край-камня и замирает.

Ихуиил наклоняется над ним и берёт на руки. Серёга Антипин встаёт на краю крыла спиной к бездне и говорит:

— Постничеством работавшего Тебе, Христе, и православием на земли, прослави. Спасе, на небеси. Мир оставльшего и в честнем жительстве пожившего благочестно, прослави. Спасе, на небесех.

— Блажен путь, воньже идеши, брате, днесь, яко уготовася тебе место упокоения, — продолжает Разокхали Раджабов, встав рядом с Серёгой.

— Душе моя, душе моя, восстани, что спиши, конец приближается, и нужда ти молвити; воспряни убо, да пощадит тебе Христос Бог. Иже везде сый и вся исполняли, — заканчивает Мелис Жумакеев и встаёт рядом с Разоком.

Затем все трое раскидывают руки крестом и падают, расправляя крылья, с края вниз, или вверх, или куда угодно, но прочь от Солнца, которое отсюда не больше бельма на воробьином глазу.

Ермак Тимофеевич

— Рассказать хорошую историю, сайиб, — сказал конь, — не то же самое, что построить по камушку большую башню, так только Бога гневить, если мне будет позволено. Рассказать хорошую историю — это как если высморкаться и обнаружить в носовом платке морского конька, глазной хрусталик, лист клёна, перья, керамику, злаки, часовой песок и вулканический пепел.

Ермак Тимофеевич цыкнул зубом, высморкался и уставился в горсть.

— Перья, значит, — сказал он немного погодя. — Ага. А где ты видел носовой платок, любопытно было бы узнать?

— Мой предок ходил под Салах ад Дином, — сказал конь. — У нас, небесных коней, наследственная память, сайиб. Салах был курд, но в целом весьма изысканных манер господин. Никогда не ел руками, не рыгал за столом, велел читать себе стихи и скакал только на кровных конях, если мне будет позволено.

— Ходил, ходил, а потом вернулся размножаться в Фергану, я правильно понял? Или прислал тебя маме по почте?

— Если будет угодно сайибу.

Ермак Тимофеевич многозначительно потряс рукой в воздухе.

— К вечеру я хочу видеть Иртыш, слышишь ты, травяной мешок? Пшёл!

— Товба, товба…

— Пшёл!

Оливковые, ореховые и пастельные человечки, стряхнутые Ермаком Тимофеевичем на снег, некоторое время беспорядочно метались туда-сюда, палили из автоматов, занимали круговую оборону, пускали сигнальные ракеты и что-то передавали по рации, но вскоре совершенно закаменели на морозе и потеряли способность двигаться.

А ночью пошёл снег.

Богоформа

Ничего смешного в ней, в Богоформе (Urbis Dei) короля Теодориха, конечно, не было. Она представляла из себя шар чуть меньше футбольного мяча, обтянутый чёрным пупырчатым материалом, как если бы небольшой арбуз засунули в кирзовое голенище. При нажатии на определенную точку сектор сферы — приблизительно с четвертушку — проворачивался и отъезжал внутрь, на манер забрала гагаринского шлема, открывая потаённое пространство. Что именно находилось там, внутри, мы не знаем, хотя некоторые авторы (Григорий Турский, например) сообщали, что это были знаки готского алфавита, горящие огнём во тьме. Но это вряд ли.

Как артефакт попал в руки Амала, доподлинно неизвестно. Известно, однако, что он довольно долго странствовал во владениях Аварского Каганата, в Паннонии. Учитывая это обстоятельство, а так же тот факт, что сам Теодорих исповедовал арианскую ересь, вряд ли можно сомневаться, что происхождение Urbis Dei уж никак не божественное.

В тот год, когда по всей Италии гуляла чума, а по рекам к морю плыло великое множество змей, и в том числе драконы необычайной красоты, Теодорих Амал заявился в Равенну один, одетый в рваную хламиду и крепко под градусом. Под мышкой у него покоилась Богоформа. Никем не остановленный, он проследовал прямо во дворец и предстал перед троном узурпатора Одоакра. Здесь он остановился, глупо хихикая, подбрасывая Богоформу в воздух и неловко ловя её. Одоакр, человек простодушный и неискушённый в этикете, в изумлении вскочил на ноги, и зря — Теодорих перестал жонглировать своим шаром, раскрыл его и сунул Одоакру под нос. Тот заглянул в глубину и завращался. Неодолимая сила закрутила его по часовой стрелке, из-под кованых калиг полетела мраморная крошка. Не прошло и нескольких секунд, как он исчез из виду, пробуровив, на манер огромного винта, пол, фундамент и песчаную подушку и погрузившись в подпочвенные слои.

Одновременно, в силу закона рычага, сидящего в противоположном конце зала низложенного Одоакром императора Ромула Августула закрутило против часовой стрелки и швырнуло через кровлю в небеса. Покуда могучий варвар Одоакр, сцепив зубы, двигался к центру земли и вперёд вдоль оси времени, изумлённый Ромул, тщедушный подросток с куриным лицом, уносился по идеальной баллистической дуге на юг и в прошлое в целом облаке черепичной крошки.

Хотя скорость Одоакра равнялась 56 м/с, в силу временного сдвига перемещение его описывается довольно сложной формулой, приводить которую здесь нет нужды, достаточно сказать, что в этот самый момент он как раз миновал границу ядра и теперь по праву может считаться самым богатым человеком на Земле, поскольку ядро состоит сплошь из платины.

Ромул же Августул, обрушившись на берег жёлтого и нехорошо пахнущего Тибра, распался на Ромула, авгуров, стулья, систолу, фистулу, гусей, авгит, авгитит, авгелит и множество других культурных ценностей. Вокруг уже собирались простодушные квириты. Так начался Рим.

Таким образом, мы ничего не знаем о Великой Этрурии, Вечной Вейянской Империи, зато много чего — об империи Римской. И это очень жаль, поскольку этруски произошли от древних русских, а римляне — от древних укров, чему есть убедительное доказательство в лице «Энеиды» Котляревского.