Звезды в озере - Ванда Василевская

Хожиняк не понимал, как случилось, что он ушел живым. Но все же ушел. Прыжок с насыпи в кусты, — они его не заметили. А там, там уж нечего было делать: все пропало. Ему казалось, что, кроме него, кто-то еще успел соскочить с насыпи на другую сторону. Но сейчас ему было не до поисков.

Он притаился в кустах и пролежал так часов пятнадцать. Потом двинулся в путь. Не к литовской границе, которая была тут же, рядом. Нет, обратно домой! Его место там, в Ольшинах. Там ведь Гончар. И вдобавок ко всему теперь надо отомстить за людей, которые мертвыми глазами глядят в небо, лежа у железнодорожной насыпи.

Глава VI

Ребятишки с самого утра бегали от хаты к хате.

— Собрание! Все на собрание!

— Не знаете, что там опять?

— Наверно, о конституции, — серьезно отвечал Семка. Крестьяне кивали головами.

Медленно сходились они в усадьбу, где теперь происходили все собрания. Паручиха уселась в первом ряду.

— О чем говорить-то будут?

— О конституции, — сказал кто-то.

— Видишь, правильно Семка говорил, о конституции, — обрадовалась Паручиха.

Вошел Овсеенко и с ним кто-то незнакомый. Все подняли головы, с любопытством рассматривая приезжего.

— Молоденький.

— Агитатор. Из Луцка приехал.

— Ишь ты, из самого Луцка!

— Ничего не скажешь, не забывают об Ольшинах, — заметила Паручиха и оглянулась, словно ожидая, что ей будут возражать.

Молодой человек сел за стол рядом с Овсеенко. Он оглядывал собравшихся, непрестанно поправляя прядку волос на лбу. Овсеенко порылся в лежащих перед ним бумагах, потом встал, щелчком сбил на затылок кепку и окинул взглядом переполненный зал.

— Товарищи, как вам известно, мы готовимся к выборам в Национальное собрание.

— Пока еще вроде не было известно, — заметил кто-то из рядов.

— Вот я вам об этом и сообщаю. Предоставляю слово товарищу Степанко, который специально приехал, чтобы прочесть доклад о выборах.

Степанко встал из-за стола, и все стали поудобнее усаживаться на своих местах, откашливаться, сморкаться, чтобы потом внимательнее выслушать доклад, который, судя по выражению лица Овсеенко, обещал быть длинным.

— Товарищи, — высоким голосом начал агитатор. — Мы стоим накануне выборов. Вы впервые в жизни примете участие в выборах…

Семен предостерегающе кашлянул, но тот не обратил на него внимания.

— Впервые в жизни к избирательным урнам пойдут женщины… А то вас тут в школы не принимали, не по своей воле, как рабынь, отдавали замуж…

Бабы беспокойно зашевелились.

— Это не здесь, — остановил его Овсеенко. Агитатор махнул рукой.

— Все равно. А ты не перебивай…

Совюк поднялся со скамьи.

— Как же это — все равно?.. Что было, то было, но надо же…

Степанко покраснел.

— А вы меня, товарищ, не учите. Знаю я капиталистические штучки! Всюду было одно и то же! Нужно быть сознательным человеком, понимать, до чего доходят капиталистическая эксплуатация и предрассудки, при помощи которых буржуазия старалась держать в темноте трудовой народ.

— Что и говорить! — охотно согласилась Паручиха.

— Вот именно, — обрадовался оратор. — Так что я говорил относительно выборов? Впервые в жизни пойдут голосовать женщины…

— Мы уже голосовали, — громко заявила Олексиха.

— Да, только в тридцать пятом году нас палками гнали на выборы!

В комнате зашумели:

— Параску дубинками избили!

— Сикора сам загонял к урнам!

— Штрафы накладывали!

— Из хаты в хату полицейские бегали, сгоняли народ на выборы!

Овсеенко схватил звонок и изо всех сил затряс им, но слабое дребезжание тонуло в общем шуме.

— Товарищи, спокойствие!

— А что он нам тут рассказывает, когда это неправда!

Потный и красный Овсеенко звонил изо всех сил. Семен вскочил на стул, и его мощный бас заглушил все голоса:

— Люди добрые, товарищи! Что было, то было, чего теперь об этом говорить, каждый и так знает! Товарищ молодой, никогда здесь не бывал, так откуда и знать ему? Да в этом ли дело? Главное, что мы впервые за своих людей голосовать будем, за свою власть, за советскую власть! Чего же тут долго говорить? Каждый пойдет и каждый проголосует — каждый, кто за советскую власть!

— Товарищ, я вам не давал слова, — строго заметил ему Овсеенко.

— Пусть говорит! Правильно говорит! — зашумели в толпе, и Овсеенко сел на место.

— Так о чем долго и разговаривать? Выберем людей в Национальное собрание, которое должно решить, что с нами будет и что с землей, и с фабриками, и со всем! Кто за мужика, за простого человека, за справедливость, тот, известно, пойдет голосовать за советскую власть! А кому больше нравится поповское, полицейское, панское господство — пусть его! Мы с ним все равно рассчитаемся по-своему!

— Правильно говорит!

— Правильно!

Овсеенко зазвонил. В комнате постепенно утихло. Он нагнулся к Степанко, и они с минуту посовещались вполголоса. Наконец, Степанко махнул рукой:

— Товарищи, примем резолюцию.

Овсеенко прочел. Все руки охотно поднялись вверх. Собрание тут же закончилось. Народ стал расходиться по домам. Позади всех шли Овсеенко с агитатором из Луцка, о чем-то ожесточенно споря между собой. Бабам стало жаль приезжего.

— Молоденький… Конечно, у него еще в голове зелено, а вы сейчас все на него и накинулись!

— Чепуху городит, так как же…

— А вам это мешает?.. Пусть себе говорит. Каждый сам свое знает…

— Все-таки. Приехал, а сам…

— Хоть бы людей порасспросил, раз самому неизвестно.

— Это-то верно.

Хмелянчук, забежав сбоку, воспользовался случаем:

— Вот ведь, гляди да гляди!

Бабы неприязненно оглянулись на него:

— И то. Обязательно глядеть надо, как бы какой-нибудь Иуда-предатель не подвернулся…

Он понял намек и поспешно отступил:

— Да я ведь ничего особенного не говорю. Молод еще парень.

— Конечно, молод. Хуже, когда старый, да фальшивый.

Он остановился и подождал, пока они прошли вперед. Медленно тащась позади, он поровнялся с Рафанюком.

— Ну что? — обернулся тот к Хмелянчуку.

— Да ничего.

— И времена ж наступили…

— Времена как времена… Ничего, кум, хуже будет. О земле поговаривают.

— А пусть… что у меня, усадьба, что ли?

— Усадьба не усадьба, а хозяйство ничего! Может, еще и понравится кому.

— Ну уж этого не будет! — возмутился Рафанюк. — Грабеж, значит? Какая-никакая власть, а порядок должен быть.

— Разные бывают порядки, — медленно процедил Хмелянчук. — Вот и об этих свадьбах поговаривают…

Рафанюк вздрогнул. Хмелянчук знал, чем его пронять! Ведь тот был почти на тридцать лет старше Параски.

— И что вроде бабам теперь другие права…

— Что за другие права? Раз муж, так он есть муж!

— Э! — поморщился Хмелянчук, — подождите, кум, как оно еще обернется… Вот думаю, что, к примеру, кабанчика лучше зарезать, а сало припрятать…

— Думаете, так лучше?

— Да вот, подумываю…

«А может, и лучше, — соображал про себя Рафанюк. — Может, и лучше».

Они медленно шли по дороге. Впереди уже никого не было видно. Рафанюк вдруг остановился и взглянул на Хмелянчука широко раскрытыми выцветшими глазами.

— Боже милостивый, что-то еще будет, что будет?

— Поглядим. Я так полагаю, что после этих ихних выборов они себя покажут.

Рафанюк вздохнул и, не прощаясь, свернул по тропинке к своей хате.

После выборов по деревне неизвестно откуда поползли слухи. Они проникали всюду, добирались до каждой хаты. Громко никто ничего не говорил, однако все знали, что в Курках, за Паленчицами, уже отбирают скот: подряд каждую корову, каждого теленка. Бабы клялись на ухо одна другой, что это верно. Придут, перепишут — и больше ты им не хозяин. И ничего не поделаешь, хоть расшибись.

— Как же так? — дивилась Пискориха. — Только что сами давали. И я ведь получила коровенку из усадебных. А теперь вон что говорите?..

— А теперь, видно, опять по-иному…

— Вот и Хмелянчук говорил, что они так только, спервоначалу, а уж потом покажут… Вот теперь выборы-то прошли, они и…

— Говорил Хмелянчук, говорил, я сама помню…

Акции Хмелянчука поднимались. Его уже не обходили на дороге. То один, то другой вступали с ним в разговоры, расспрашивали:

— Ну, как вы полагаете, что теперь будет?

И Хмелянчук отвечал. Осторожно, продуманно, полусловами.

Когда распространились слухи о скоте, бабы тоже побежали к нему. На этот раз Хмелянчук испугался. Он сказал об этом только одному Рафанюку, да и то давно, а теперь пущенный им слух возвращался к нему как верное сообщение, как проверенный факт.

— Ничего я не знаю. Не иначе, как пустая болтовня. Выдумки просто, я полагаю…