Звезды в озере - Ванда Василевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хмелянчук лицемерно качал головой, вспоминая, что рассказывали на этот счет о самом попе, но ничего не сказал.
— И вообще, того… Поговори с мужиками. Пусть знают.
— Я и то разговариваю.
— Ну вот. И с осадником поговори, только пообстоятельней. А то что ж мы одни-то? А учить в школе по-каковски будут?
— По-украински.
— Ишь ты, по-украински. Как мужика-то по шерстке гладят, — бормотал поп, почесывая в патлах. — По-украински…
— Ясли тоже для детей устраивают.
— Ясли? — не понял было поп. — Ах, скажите, пожалуйста, ясли…
— Дивчат из деревни в Луцк на курсы посылают.
— Вот ты и поговори с ними. На курсы! Разврат один, богохульство — вот что эти курсы. Скажите, пожалуйста, курсы!
Он запустил пальцы в волосы и остекленевшими глазами уставился на отражение лампы в пузатом, ярко начищенном самоваре.
С минуту продолжалась тишина. Наконец, поп очнулся и обернулся к Хмелянчуку.
— И что это будет, что только будет, ты мне скажи? — спросил он сдавленным голосом, и в глазах его отразился страх. Хмелянчука тоже мороз по коже подирал, хотя он и сам не знал, чего испугался. — Землю отобрали. Как тут проживешь? Признаюсь, есть у меня немного золота, деньги еще с прежних времен остались. Вот ты скажи мне, куда спрятать? Придут, найдут…
— Пока еще нигде ничего не ищут, — заметил Хмелянчук.
Но поп не успокоился:
— Придут, я знаю, что придут! Выведут в сад, расстреляют!
У него вырвалось короткое сдавленное рыдание. Длинные волосы рассыпались по скатерти.
— Я было под подушку спрятал. Потом целую ночь глаз сомкнуть не мог. Вынес в клеть, в зерно закопал. А вдруг, Думаю, придут хлеб отбирать? Ночью встал, вынул. И теперь прямо не знаю.
Глаза мужика загорелись жадным огоньком от одного только упоминания о золоте, хотя ему не нужны были поповские деньги: были ведь у него свои, запрятанные в улье, в саду. Поп заметил этот огонек:
— А ты что? Может, донести хочешь?
Хмелянчук так и подскочил на месте:
— Что вы, что вы, батюшка? Я бы для вас жизни не пожалел, — а вы вон что! Побойтесь бога, батюшка!
— Ничего, ничего, — бормотал поп. — Ты не обижайся. Человек уж сам не знает, что говорит, что делает. Кому довериться? Может, и собственная жена готова побежать в эту их… чрезвычайку…
— Что вы, батюшка, что вы? — успокаивал Хмелянчук попа, с беспокойством глядя на его испуганное лицо. — Нельзя так, батюшка!
— Конечно, нельзя. Да вот ты скажи мне, как жить-то?
Он сидел нахохлившись, как большая черная птица. Лицо его еще лоснилось от жира, растрепавшиеся волосы падали на щеки.
— Кончится все это, кончится! — пробормотал Хмелянчук. Он медленно встал, чувствуя, что не в силах оставаться здесь дольше.
— А ты не забывай, — напомнил поп, провожая его до дверей. — Где только можно, как только можно, но осторожненько, исподволь!
Он привернул лампу. Хмелянчук с минуту прислушивался на пороге, потом, не заметив ничего подозрительного, юркнул в темноту. Он спешил домой: нужно было кое-что собрать на продажу к базару.
С незапамятных времен каждый вторник во Влуках собирался базар. Война нарушила было установившийся порядок, но теперь, когда настал мир, люди снова вспомнили о базаре.
— Надо бы поехать, купить кое-чего, — озабоченно говорила Мультынючиха. — Время-то к зиме идет.
— Милая моя, а что же ты там купишь? Ничего во Влуках нет, — сказала соседка. Другие поддакивали. Но когда пришел вторник, бабы не выдержали. А вдруг удастся что-нибудь купить! Сказывалась и давняя привычка: поехать, посмотреть, послушать, что говорят. Каждая захватила с собой что-нибудь: яйца, масло, утку или курицу.
На пароме не было обычной толчеи.
— Что-то не очень народ идет.
— А зачем? Кому охота зря ехать! — буркнул перевозчик. — Разве там что купишь? Такие времена пришли…
Хмелянчук прилежно вслушивался, но никто не отозвался на эти слова.
С ним заговорила Мультынючиха:
— Вы тоже в город?
— Да вот, соли хотел купить.
— Что это, соли вам не хватило? — задорно спросила Соня Кальчук, и бабы рассмеялись. Все знали, что Хмелянчук сделал перед войной такие запасы, что и конца им не предвиделось. Хмелянчук пожал плечами:
— Кабы хватало, не покупал бы…
— Бывает, что и есть, да еще больше хочется.
— Бывает и так. — Он притворился, что не понял намека, но все-таки отошел к борту парома и стал равнодушно глядеть на воду.
— Говорят, будто соли во Влуках нет, — заметила какая-то женщина.
— Говорили, ничего нет, не то что соли.
Мультынючиха покосилась на двух сидящих на пароме красноармейцев.
— Э, верно, что-нибудь еще найдется… Раз советы едут во Влуки, — значит, что-нибудь есть.
Параска Рафанюк гневно нахмурила брови, бабы захихикали.
Красноармейцы, ничего не понимавшие в этих разговорах, улыбались женщинам приветливой, открытой улыбкой. Параска гневно обернулась к бабам, но паром уже причалил, и все стали поспешно сходить на берег.
На площади под липами было почти пусто, — ни лавчонок, ни лотков. Женщины неуверенно озирались.
— Видишь, ничего нет.
К Мультынючихе подошла жена почтового чиновника:
— Продаете яйца?
Та внимательно рассматривала покупательницу.
— Уж и не знаю…
— Кто же знает? — Покупательница пожала плечами. — Ведь яйца на продажу привезли, я думаю?
— Может, и на продажу…
— Почем?
Мультынючиха задумалась.
— Почем, — сказала она неуверенно, — уж и не знаю, право…
Покупателей собиралось все больше и больше.
— Ну, пани Мультынюк, — развязно обратилась к ней знакомая хозяйка палатки на базаре. — Почем яйца?
— А что это вы сегодня палатки не открыли?
Женщина тяжело вздохнула.
— Какая теперь торговля… Ну, так почем же яйца?
Мультынючиха рассердилась:
— Смотрите, какие! Так и лезут! Захочу продам, а не захочу и не продам!
— Домой понесете?
— А чего ж, можно и домой.
Она прикрыла корзинку платком и направилась к улице, где помещались все влукские лавки. Приоткрыла одну дверь. В лавчонке было пусто, хоть шаром покати. На прилавке стояла полоскательница для чайной посуды, несколько банок.
— Ну, пани Мультынюк, что хорошего?
— Да так, ничего… Соль есть у вас?
Худощавый лавочник Зайкин воздел руки к небу:
— Соль? Какая соль? Откуда ей взяться? Растет она у меня, что ли? Нет соли! Уже давно нет соли!
— А будет когда?
Зайкин пожал плечами:
— Я разве знаю? Может, будет, а может, и не будет. Откуда я могу знать! А вы что продаете?
— Яйца.
— Ну, так давайте!..
— Вот за соль я отдала бы!
— Что вы говорите! Откуда у меня соль? Заплачу деньгами, и дело с концом.
Она презрительно оттопырила губы:
— Э, я за деньгами не гонюсь… Может, керосин есть?
— Керосин! Если бы у меня был керосин, я бы не сидел в лавчонке, а был бы важным барином!
Она повернула к дверям.
— Куда, куда? Чего вы бежите? Мы же можем дельце сделать…
— Что даешь?
— Деньги дам. Рубли, злотые, что хотите, мне все равно…
— Заткни их себе, знаешь куда!
Она вышла, хлопнув дверью, с минуту постояла, нерешительно глядя вдаль, и повернула за угол, в соседнюю лавку.
— Материя есть какая-нибудь?
На нее посмотрели с удивлением.
— Материя? — вздохнула лавочница. — Ни лоскутка нет. Все раскупили. А что теперь в этих деньгах? Никто их не хочет брать.
— Да известно, — сурово сказала женщина и вышла. Медленно направилась она к площади. Там все еще вертелась жена почтового чиновника, тщетно уговаривая женщин продать что-нибудь.
— Вы нам голову не морочьте! — набросилась на нее Мультынючиха. — На что нам эти деньги? Дайте кусочек мыла — получите яйцо. Или платьишко детское… Башмаки можно.
— Правильно! — подхватили хором бабы. — Свое добро отдай, а за эти деньги ничего не купишь.
Горожанки безуспешно пытались уговорить их. Наконец, одна решилась и сбегала домой. Разгорелся страстный торг, в котором все приняли участие.
— Ишь ты, за дырявый джемпер…
— С ума вы сошли, хозяйка, какой же он дырявый?
— Я-то вижу, — говорила Мультынючиха, разглядывая на свет синий джемпер. — Ну ладно, пяток яиц дам.
Чиновница остолбенела.
— Да вы что? Пять яиц за шерстяной джемпер?!
— А не нравится, так и ешьте свой джемпер, а яйца я домой повезу.
— Ошалели бабы, — горько заметила одна из покупательниц.
Мультынючиха так и набросилась на нее:
— Ишь ты какая! Не нравится, так не надо, нам-то что. Подыхайте тут с голоду, и вся недолга! Нам-то от вас ничего не надо. А вот как вы тут без нас выдержите, это мы посмотрим… Глядите, люди добрые, сотню яиц ей за ее джемпер подавай!