Курорт - Бентли Литтл

В этот раз, шагая в темноте к гриль-бару, они не разговаривали. Но, когда их маленькая компания вошла в оживленный зал, ободряющий шум немного развеял мрачное настроение, которое их охватило. Они почувствовали, что снова могут говорить, хотя поначалу и осторожничали, словно люди, которые давно не разговаривали и позабыли, как это делается. Патрик отыскал для них свободный столик с тремя стульями, а четвертый позаимствовал у подвыпившей пары, увлеченной спором. К тому времени, как к ним подошла официантка — Шлегель схватил ее за руку и буквально подтащил к столику, — душевное напряжение от пережитого в бассейне практически спало. Они снова пытались занять себя беззаботной болтовней, но попытки эти казались публицисту неуверенными и безнадежными. Он заказал себе пиво, а девушки, все три, потребовали «Маргариту».

Когда официантка отошла, Патрик взглянул на них:

— А пить-то вам еще рано, верно ведь?

— Ей можно, — съязвила Мэдисон, показывая на Вики.

Та хлопнула ее по руке:

— Ну спасибо! Между прочим, Мэдисон скоро двадцать один, хотя у нее постоянно требуют документы. Эйприл уже двадцать пять. А мне… чуть больше.

— Примерно как мне, — заметил кинокритик.

— Точно!

Они старались вернуть разговор в прежнее, игривое русло, но все их старания ни к чему не привели. По мере опьянения в разговоре стали появляться насмешки и оскорбления. Патрик надеялся провести эту ночь с Вики. Черт возьми, да если б он верно разыграл партию, не исключено, что и ее подружки присоединились бы к ним! Но закончилось все тем, что он вышел из бара в одиночестве и в подавленном настроении. А девушки, пьяные, гоготали и, отнимая друг у друга микрофон, распевали непристойные расистские песни.

Публицист шагнул в темноту. В воздухе, неподвижном, сухом и теплом, стоял запах песка. Шлегель пил только пиво, стараясь остаться трезвым, чтобы преуспеть ночью в любовном деле. Однако, хотя до постели дело так и не дошло, он был рад, что не опьянел. Ему хотелось остаться в ясном рассудке. Он вспомнил события прошлой ночи, змей и волков, но воспоминания походили скорее на сон, словно он видел это в фильме, а не пережил лично.

Ему еще следовало поработать над статьями и завтра отправить их Таунсенду, чтобы они попали в свежий выпуск в печать в понедельник. Поэтому кинокритик поспешил к себе в номер. Он всю дорогу оглядывался в поисках чего-нибудь странного и необычного, но, пока дошел до номера, так ничего и не заметил. Вынув ключи, журналист отворил дверь.

В номере что-то было не так.

Патрик почувствовал это, едва переступил порог и включил свет. Первое, что ему захотелось сделать, это развернуться и бежать прочь из номера, прямиком в вестибюль, попросить помощи. Но он лишь обозвал себя параноиком. У него не было доказательств, он лишь прислушивался к собственным чувствам. А это не возымело бы никакого действия не то что здесь — его вообще нигде не стали бы слушать. И после сегодняшнего утра, как бы спокойно он ни уладил происшествие с пауком, Шлегелю не хотелось, чтобы его сочли плаксивым, напуганным — гомиком — ребенком.

Кондиционер был включен и работал весь день. Но в комнате до сих пор витал едва уловимый душистый запах. Патрик догадался, что кто-то все же заходил в номер и распылил средство против насекомых. Он надеялся, что это убило паука. Правда, несложно было представить, как эта тварь сбегает в отверстие, через которое попало в комнату, дожидается, пока пройдет действие химиката, а затем возвращается, чтобы поквитаться.

Поквитаться?

Он просмотрел слишком много фильмов, слишком много времени провел в темных залах кинотеатров, пялясь в экран. И слишком мало времени прожил в реальном мире.

Из ванной донесся шорох сминаемого целлофана.

У журналиста перехватило дыхание. Сердце упало в пятки.

— Кто здесь?! — окликнул он, но окрик его прозвучал слишком робко. — Пошел вон из моего номера!

Он выставил перед собой портфель.

Что-то мелькнуло в зеркале.

Патрик всматривался в это мгновение в дверной проем туалета, поэтому не разглядел, что это было. Он лишь заметил краем глаза быстрое движение. Но и этого оказалось достаточно, чтобы кинокритик подпрыгнул и кровь вспенилась у него в венах. Он быстро оглядел комнату, после чего сосредоточился на зеркале. Но больше ничего не увидел.

Чужой.

Образ пришел на ум совершенно неожиданно, хотя Шлегель и сознавал, что это наивно и даже нелепо. «Чужой» стал для него судьбоносным открытием детских лет. И пусть, будучи взрослым, Патрик воспринимал вещи более трезво, но факт оставался фактом: монстр, созданный Гигером[10], напугал его до смерти и потом еще целый месяц преследовал в кошмарах. И даже теперь чудовище выбиралось из глубин подсознания, стоило публицисту оказаться одному в темноте.

Снова, громче прежнего, зашуршал целлофан, а затем последовал грузный шорох.

Патрик утратил всякую способность к действию. Нужно было позвать хоть кого-нибудь. Но ему по-прежнему не хотелось бить ложную тревогу. Поэтому, выставив перед собой портфель для защиты, он медленно шагнул вперед, а затем сместился левее, чтобы заглянуть за угол и посмотреть в другую часть ванной комнаты. Показался край туалетного столика, раковина и часть дверного проема, ведущего к ванне, душевой кабине и унитазу. Это было все, что ему удалось разглядеть. И как бы он ни смещался, чтобы увидеть внутреннюю часть комнаты, ему придется подойти ближе.

А этого ему хотелось меньше всего.

Шлегель представил, как подкрадывается к ванной, осторожно выглядывает из-за угла — и его хватает монстр с обтекаемой головой и пожирает.

Нет уж, спасибо!

Он отступил на шаг, и в соседнем номере вдруг грянула вечеринка. С собачьим лаем и всем прочим, в точности как прошлой ночью. А самое страшное заключалось в том, что она разошлась с первых же секунд. Шум не нарастал по мере добавления новых звуков, а сразу громыхнул в полную мощь. Словно он был записан на пленку и кто-то включил проигрыватель.

Такое казалось вполне возможным. Патрик даже подумал, что вся эта чертовщина призвана свести его с ума, как в фильме «Давайте запугаем Джессику до смерти». Но он вспомнил волков со змеями и тот жуткий бассейн и отбросил эти догадки. В них не было никакого смысла. Кроме того, кинокритик был уверен: что бы ни происходило на этом курорте, за этим не скрывалось человеческого умысла.

За стеной кто-то завизжал, и раздался приглушенный звук выстрела.

Шум вечеринки давал ему прикрытие, и это придало ему уверенности. Шлегель сделал три быстрых шага вперед, чтобы заглянуть в ванну, готовый, если потребуется, отскочить. Но в ванне и унитазе ничего не было, и душевая кабина сквозь матовое стекло тоже казалась пустой. Единственное, что еще можно было допустить: если бы кто-то или что-то пряталось за открытой дверью. Но Патрик видел сквозь щель между петлями, что и там никого не было.

Ободренный, журналист шагнул в ванную, мимо туалетного столика и раковины.

— Эй! — позвал он.

Ответа не последовало. Шлегель не услышал ни единого звука, кроме тех, что доносились из соседнего номера. Он заглянул в дверной проем, готовый отпрыгнуть, если что-нибудь кинется на него или дверь вдруг захлопнется. Но ничего такого не произошло. Ванная оказалась пустой, и он шагнул внутрь, по-прежнему стискивая портфель, служивший теперь и щитом, и оружием.

В унитазе Патрик увидел то, что не мог увидеть издали: на дне его вздулся большой черный пузырь. При этом сам унитаз оставался чистым. Пузырь был идеально круглым и блестящим, как дутое стекло, и появился, судя по всему, из сливного отверстия. Публицист понятия не имел, что это. Однако безупречность формы этого шара по неизвестной причине пугала его. Как и черный, непроницаемый глянец. Не возникало никаких сомнений в том, что пузырь был как-то связан с шуршанием целлофана и шорохом.

То, что мелькнуло в зеркале, было черного цвета.

А точно ли черного? Патрик не был уверен, так как не видел отчетливо. Но оно было достаточно темным, чтобы его можно было назвать черным. Напрягшись всем телом, готовый к любому исходу, кинокритик наклонился, нажал на слив и отпрыгнул.

Пузырь лопнул, распался на фрагменты в форме полумесяца, похожие на срезанные ногти, и растворился в водовороте. Из унитаза поднялась вонь, запах гнили и разложения, как от протухшего мяса. Затем исчез и этот запах, а вода снова стала чистой и прозрачной. В ванной никого не было, и не осталось никаких следов того, что здесь произошло что-то необычное.

Патрик глубоко вдохнул. Впервые за все время его легкие наполнились воздухом.

«Паук был черного цвета», — пришло ему в голову.

Паук исчез, но журналист до сих пор чувствовал запах отравы.