Капитан звездного океана - Юрий Медведев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ночью пресветлой, осененной младенческой улыбкою месяца, посетил имперского астронома сон. Грезилось озеро, точно око хрустальное, переливающееся хладным пламенем. Поднялось над бором озерцо, над горою Лысой зависло да и двинулось, облаку подобно, к морю студеному. И дремали в облаке-озере перелетном карпы золотистые, тритоны осеребренные, и лягушки, и щуки, и цвели лунным цветом лилии, и русалки вели хоровод. А поодаль вились над плывущими звездными водами фазан Бартоломео да Батраччио, ворон зело ученый.
Тут в сердце кольнуло спящего Иоганна лунным лучом. Тотчас отошел он ото сна, лампаду возжег, нацарапал на листе быстрыми, бешено бегущими письменами: «Магистра Клаускуса надобно спасать» — и задул лампаду — досматривать сон. Но сон не шел: кроткий свет ночника спугнул виденье.
«Как бы ухитриться магистра спасти? — рассуждал во тьме математикус. — Рохстратен? Нет, больше к инквизитору нипочем не подступишься. Мэстлин? А что он может? Спасибо и и за то, что Старуху-мать не покинул в беде, помог отстоять от костра. Тюремщики? Уж пытался заговорить с лысым Адольфом, да все без толку: отнекивается тюремщик наотрез… И то верно: кому охота заместо узника сбежавшего с крысами воевать на цепи?»
Оставалось последнее — разыскать заплечного мастера Якоба Шкляра. Кто знает, гляди, и присоветует дельное палач. Как-никак из деревни одной, авось и вспомнит…
Поднялся Иоганнес вместе с солнышком. Часа через полтора крестьяне, обмолачивающие цепами зерно, заметили седобородого старика, явно не из здешних мест. Одет он был ни богато, ни бедно: то ли писарь, то ли мастеровой.
Старец сей незнаемый миновал амбары, одолел ложбину и оказался пред ярко-красным домом Ульриха-палача, сына Якоба Шкляра. Один из хлебопашцев, подхлестываемый любопытством, страх одолел и задами пробрался к страшному дому. Грех, конечно, подглядывать в щелки да подслушивать, юный мой читатель. Однако страсть сего любопытствующего вполне понятна, даже оправдываема. Ибо (в чем убеждает нас история всех народов и времен) в дом палача не наведывается никто и никогда. А ежели и появится раз в два-три года человек, то о событий таком долгонько еще судят-рядят, как о чумном море, иль о звезде волосатой, иль о повсеместном конце света.
Через некоторое время крестьянин вернулся.
— Ну как? Что? — обступили его односельчане.
— Темное дело, — отвечал он в глубокой задумчивости. — Притаился я за кустом за смородиновым, в оконце гляжу. А мастеровой, стало быть, с Якобом-палачом, что от ремесла-то по старости отошел, речи ведет, вроде вполголоса, вполсилы. А после громко эдак и заявляет: «Чего хочешь проси у меня, злата-серебра раздобуду, да только вызволи магистра». А Якоб-палач, ну, что от ремесла отошел, свое гудит: «Я, мол, по гроб жизни вашей обязан милости, вследствие прошения вашего в брак вступил, обзавелся супругой. Трое народилось сыновей, все в палачи выбились. Благодарствую, мол, покорно. И без наград высвободим магистра. Слово-де палача — закон!» Ну, тут они опять то да се, а под конец Якоб вроде бы и вопрошает: «Верно, мол, будто магистр стадо свиней по воздуху переправил из Ульма в Регенсбург?»
— Ишь ты, свиней по воздуху! — разом воскликнули крестьяне. — Нешто-таки переправил?
— Да не дослушал я до конца. Пес тут палаческий облаял меня, почуял ненароком. Ну я и дал деру, утек во все лопатки.
— Верно, и заплечный мастер не прочь стакнуться с нечистой силой, — заговорил кто-то из хлебопашцев, да сразу же язык и прикусил: как бы сей язык не попал в скором времени в раскаленные клещи…
Трое императоров обманули, попросту же говоря, надули Иоганнеса Кеплеруса: не уплатили жалованья звездоволхву, не одарили высокозвонкой да высоковесной монетой.
Пятеро казначеев имперских были ох как щедры на посулы — и тоже не раскошелились, так и остались в долгу.
Все иные сильные мира сего — торгаши, барышники, наживатели презренного металла, взяточники, казнокрады, бюргеры добропорядочные — ничем, ничем не помогли бедствующему астроному, надежде и славе империи.
Вот и верь мудрецу, что воскликнул: «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат, и сами все дадут!»
А кто же сострадал математикусу, кто участие в нем принимал?
Тихо Браге, обнищавший, трона лишенный король астрономов.
Ландскнехт Шпатц, рубака, сорвиголова, наемник, жестокий вояка, разбойный сын описываемых времен.
Да еще помог (стыдно при честном народе сказать!) палач отставной.
Как сумел он раздобыть магистра из подземелья, как отцов-инквизиторов и тюремных стражей перехитрил — то неведомо никому и доныне. Одно достоверно: Лаврентий Клаускус, в карету ландскнехтову усаженный, тайно отбыл вместе с Иоганном Кеплером в направлении великого града Вейля, а точнее — в деревушку Леонберг.
Там и упокоился он через месяц после приезда, 29 октября 1620 года, умоисступленья не одолев, до последнего вздоха беседуя с сожженным вороном Батраччио.
Схоронил его звездовидец на Лысой горе.
Как раз на том месте, где когда-то внимал многострадальной повести магистровой.
И до сей поры привалена могила огромным замшелым камнем. А на камне и поныне различимы письмена, начертанные каменотесом. Последние четыре гульдена отдал каменотесу имперский астроном, таких денег не видал он уж до конца своих дней.
Зато что за чудо-эпитафия обессмертила деянья магистровы, ни один инквизитор не подкопается:
«Здесь возлежит магистр всех свободных искусств Лаврентий Клаускус, воскрешатель мгновений, обманщик, плут, двойник, мечтатель, шарлатан, магнетизер, магик, кабалистик, иллюзионист, беснующийся. Сей недостойнейший человек из тщеславной любви к диавольской науке магии отступился от любви к богу, нашему всемилостивейшему творцу.
О прохожий, не молись за меня, несчастнейшего осужденного человека! О христианин благочестивый, вспомни обо мне и пролей одну маленькую соленую слезу обо мне, неверном, сострадай тому, кому не можешь помочь, и, главное, остерегайся сам».
Звездное небо — сыновьям всей земли
Как много из них испортили здоровье, истратили имущество, отказались от всех почестей и наслаждений из-за любви к знанию! Сколько умерли мучениками, утверждая до последнего дыхания вечную истину!
Альберт Пуассон, французский ученыйСтрашно, страшно путнику одинокому на безлюдной дороге по-над Дунаем! Что ни ложбина — глядь, рейтар убиенный лежит, иль пяток алебардщиков, иль ополченцев добрая сотня. И коню нет покоя: хрипит, узду грызет, глазом кровавым косится на мертвечину. На холме, на безлистом дубе, трех повешенных бродяг раскачивает закат, будто колокола. Ох, грехи наши тяжкие: двенадцать годов сожигает империю война. Брат супротив брата восстал, сын распинает отца на кресте. Страшно видеть, как волокут что ни день хладные воды дунайские мертвецов — чьих-то родичей, чьих-то соотчичей, внуков, вдовиц, сынов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});