Десну перешли батальоны - Алексей Десняк

Бровченко и Муся посторонились. Петр Варфоломеевич оглянулся на далекий сосняк, надежно укрывавший партизан, и усмехнулся.

— Это вам не беззащитные старики, господин Шульц! Они на вас нагонят страху, подождите… — прошептал он, чувствуя какое-то внутреннее удовлетворение от растерянности немецкого офицера.

Глава шестая

Уже в течение нескольких дней Муся замечала, что с Ксаной творится что-то неладное. Сестра изо дня в день все больше теряла свой самоуверенный вид, голова часто бессильно опускалась на грудь. У Ксаны уже не было прежней ее горделивой осанки. Под глазами легла синева, и по тусклому блеску Ксаниных глаз Муся догадывалась, что сестра часто плачет. Муся несколько раз пыталась поговорить с ней. Но Ксана всегда избегала этого.

Однажды во время обеда Ксана, едва притронувшись к еде, оказала:

— Яблоко я бы съела… Кислое-кислое…

Муся и Петр Варфоломеевич искренне посмеялись над ней: в июне яблоко! Но Татьяна Платоновна подняла глаза и по-матерински обеспокоенно взглянула на дочь. Ксана покраснела, спряталась за книгу, потом вскочила и выбежала из столовой. Родители переглянулись. Петр Варфоломеевич засопел, Татьяна Платоновна побледнела. Муся посмотрела на родителей и заметила в их глазах беспокойство. Несомненно, из-за Ксаниного поведения!.. Муся наскоро пообедала и, поблагодарив, побежала к сестре. Двери в комнату были заперты. Она стала на колени, приложила ухо к замочной скважине и прислушалась. Из комнаты долетали какие-то отрывистые грудные звуки. Муся догадалась, что Ксана плачет. Постучала. Сестра не ответила, но и всхлипываний больше не было слышно.

Мусе стало жалко сестру. Она решила, что у Ксаны какое-то большое-болыное горе. Уйдя в сад, девушка долго припоминала происшествия последних дней, но никак не находила ничего, что могло бы причинить Ксане такое горе. Муся знала, что Ксана не любит слез, а теперь сама плачет… И Муся решила во что бы то ни стало разузнать, какая беда приключилась с сестрой.

По вечерам, когда сестры уже лежали в своих постелях, в спальню стала заходить Татьяна Платоновна. Она садилась на Ксанину кровать, ласкала, целовала Кеану и между поцелуями спрашивала:

— Ксана, что с тобой? Отчего ты плачешь?

Ксана отворачивалась лицом к стене и натягивала на голову одеяло.

— Ксана, зачем ты меня мучишь? Ведь я тебе мать!

Ксана вскакивала и гневно восклицала:

— Мама, не мучь меня!.. Уходи!..

Потом хваталась обеими руками за голову и падала на постель. Полные плечи вздрагивали, в подушке тонули приглушенные рыдания. Татьяна Платоновна со вздохом уходила.

Потом Ксана начала прятаться от всех домашних. Забиралась куда-нибудь вглубь сада Соболевских или шла на луг, к Лоши. И Муся понапрасну искала сестру. Ксана возвращалась поздно, нервная, с заплаканными глазами. На все вопросы отвечала невпопад, сердито. Ее плечи начали нервно передергиваться. Иногда она, сидя на стуле, устремляла свой взгляд куда-то вдаль и так просиживала часами. Напрасно старалась Муся развлечь сестру — Ксана прогоняла ее от себя, еще больше замыкалась.

Однажды, вернувшись с купания, Муся никого в столовой не нашла, хотя все уже должны были собраться к завтраку; из спальни долетали обрывки шов и восклицания. Она на цыпочках подошла к дверям.

— Но, Ксана, ты ведешь себя странно… — говорила мама.

— Ах, отстаньте от меня, я жить из-за вас не могу! — всхлипывала сестра.

Молчание.

— Ксана, ты нас пугаешь… — это опять мама.

— Прошу вас, дайте мне дышать, дайте дышать, не мучьте меня!

В комнате простучали сапоги.

— У мамы есть подозрение, что ты беременна, Ксана… — голос отца дрожал и срывался. Ксана исступленно вскрикнула и, наверно, упала на постель. Хрустнули чьи-то пальцы.

— О боже, за что такая кара!

— Ксана, это правда? — спросил отец.

Сестра ничего не ответила.

Она глухо, вероятно, в подушку, стонала. По комнате, тяжело стуча сапогами, быстро ходил отец. В другом углу рыдала мама.

— Как это случилось?.. Кто он, Ксана?..

Долгое молчание.

— Ш-шу-льц…

— Шульц?.. Когда? — в голосе отца отчаяние и бешенство.

— Папочка… мамочка… я не виновата!.. Не виновата!.. После банкета… Он был такой вежливый… культурный офицер. Папочка!.. Па-поч-ка!.. — Ксана охрипла.

— A-а… Культурный!.. Вежливый… Зверь!

Дверь рывком распахнулась, и из комнаты вылетел белый, как мел, Петр Варфоломеевич. Заметив Мусю, он ухватился руками за угол шкафа.

— Ты чего здесь?.. Вон!..

Муся испуганно забилась в угол.

— Подслушивала?

Муся заплакала.

— Какие страдания! Какие страдания! Зверь! — и Петр Варфоломеевич бросился вон из комнаты. Стукнув высокой калиткой, выбежал на улицу и поспешил в школу. Оттолкнул часового и быстро поднялся на крыльцо. Дневальный преградил ему дорогу.

— Господин Шульц дома? — спросил Бровченко.

— Вас?

Бровченко, задыхаясь, повторил вопрос по-немецки. Дневальный показал рукой на усадьбу Соболевских.

— Господин Шульц завтракает…

Петр Варфоломеевич сбежал с крыльца и направился в усадьбу тестя. Рванул к себе одни двери, вторые, третьи и влетел на веранду. За круглым столом сидели Шульц, Платон Антонович, Рыхлов и Глафира Платоновна. На столе стояли бутылки коньяка, в тарелках дымилась еда. Увидев перекошенное лицо Петра Варфоломеевича, хозяева и гость вскочили. Бровченко подбежал к Шульцу и со всего размаху дал ему звонкую пощечину.

— Мерзавец!

На веранде охнули.

Шульц подавился котлетой. Выпучив глаза, он забился в кресло, стал маленьким и жалким. Рыхлов отшвырнул стул. Со стола упал бокал и разбился. Глафира Платоновна испуганно вскрикнула. Соболевский покашливал… Тем временем Петр Варфоломеевич дал Шульцу подряд еще несколько пощечин.

— Вы знаете, за что, господин офицер?

Шульц не отвечал.

— Он сумасшедший! Вяжите это хамское отродье! — Рыхлов бросился на Петра Варфоломеевича.

— Прочь, торгаш! Вы продали этому немцу крестьян и честь «моей Ксаны! — Петр Варфоломеевич схватился за косяк двери. Шульц опомнился и торопливо протянул руку к кобуре. Петр Варфоломеевич, заметив это движение, схватил стул и поднял его над головой.

— Руки вверх!

Шульц побледнел.

Бровченко выдернул из его кобуры револьвер и сунул себе в карман.

— Вы посягнули на честь немецкого офицера, вас расстреляют! — сквозь зубы выдавил Шульц.

— Вы посягнули на честь моей дочери! Вы расстреливаете немощных стариков! Вы — дикие звери!.. Вас надо уничтожать… — Бровченко отшвырнул стул, хлопнул дверью и выбежал.

На улице он остановился. Колотилось сердце, на седоватых висках выступили капли пота.

— Куда? — возник вопрос.

И только теперь он полностью осознал, что произошло. Он оскорбил немецкого офицера, подданного кайзера. За такое оскорбление — расстрел. Расстреляют, как тех седых стариков… Три года он ходил в атаки, смотрел смерти в глаза, и она его не тронула. Для чего? Чтобы теперь над ним поиздевался этот немецкий офицер?.. Погибнуть от руки врага не в славном бою, а со связанными руками, с оплеванным, оскорбленным чувством, на своей земле?

«Кому немцы уж очень допекли — пусть придет к нам в лес, вместе будем бить врага!» — сразу вспомнился призыв партизан. У них Шульц хотел отобрать свободу, они не покорились, ушли в лес, объявили немцам войну. Они будут уничтожать шульцев… Они и его примут.

Минута — и Петр Варфоломеевич был в своей комнате. Торопливо сорвал с гвоздя шинель, вытащил из ящика револьвер, порывисто обнял жену, дочерей.

— Куда, Петя? — Татьяне Платоновне стало дурно.

— Па-па!

— К ним! В лес! Немцев бить!

Он выбежал в сад. Муся кинулась за ним, но отца не догнала. Ксана смачивала виски Татьяне Платоновне.

Через несколько минут во двор к Бровченко вошел взвод немцев под командой капрала.

После двух бессонных ночей Татьяна Платоновна собралась к родителям посоветоваться, что делать с Ксаной. Соболевские встретили Татьяну Платоновну враждебно. Рыхлов демонстративно отвернулся и ушел в другую комнату. Отец подошел, опираясь на палку.

— Где муж?

— Не знаю, папа.

— Свою офицерскую науку понес к большевикам! Вас, папа, потомственного дворянина, придет отправлять на тот свет! — ехидно бросил Рыхлов из соседней комнаты.

Татьяна Платоновна упала на стул и зарыдала. Никто не утешал ее.

— Я пришла… спросить о Ксане… Что ей делать?

— А-а-а!.. У своего большевика спроси! — издевался отец. — Мужицкая кровь весь род опозорила. Смотреть: не могу! Зачем я тогда, после твоей свадьбы, впустил вас в свой дом?..

Вошел Рыхлов и, брызгая слюной, набросился на убитую горем женщину.