Серый кардинал - Владимир Моргунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Задницу вовремя не успел кое-кому лизнуть. Вы же радуетесь, хапаете беспредельно. Ну, а если завтра все кувыркнется к гребаной матери? Изловчитесь следующему лизнуть? Эх, матерь вашу… «Нужна объединяющая идея!» — все, демократы гребаные, верещите. А идея, получается, одна — воровать. Так ведь и воровать скоро нечего будет, все растащили, ведь все сразу воруют.
— Раньше, что ли, по-другому было? — хмыкнул Павленко.
— А что ж раньше?.. Равенство-братство-справедливостъ — это, конечно, херня на постном масле, в это разве что идиоты только и верили. Все поровну не должны от жизни получать. Корпоративные интересы должны существовать — у тех, кто получает от жизни больше. А нынче, какая, к фигам собачьим, корпоративность? Кто в лес, кто по дрова — это в
Рассее и понимается под демократией. Я же не мракобес какой-нибудь, я понимаю, что вперед надо двигаться, я сам в свое время застоем-запоем возмущался, я радовался, когда Юрий Владимирович у руля встал — вот так, как он, надо было реформировать все. Нельзя в Рассее демократию устраивать, ети вашу мать! Не прививается в Рассее демократия, климат здесь не тот. Разве за верхушкой массы пошли, потому что они называли себя демократами? Хер с маслом! Из кое-кого демократ, как из дерьма пуля. Народ в некоторых нутром нового царя почуял. — Мудров сжал жилистый кулак. — Они, блин, всем еще покажут, какие они демократы, попробуй только у них хоть ма-аленький кусочек власти оттяпать. Для них Россия ни хера не стоит, им только власть бы удержать — не козлы разве, а?! Попробуй, с другой стороны, что-нибудь им поперек сказать — живо от паровоза отцепят. Для них своих нет…
— Дались они тебе, — Павленко поморщился. — Других, что ли, забот нету?
— Забот у меня, наверное, поболе, чем у тебя.
— Неужели?
— Ужели. Небось, ты утраты переживаешь? Бойцов тебе погибших жалко? Не жалко тебе их, я тебя знаю. А потом, профессия у них такая — помирать. Сейчас к убитым все привыкли-то. Добра тебе наворованного жалко? Как же — целый самолет увели. Выгоды утерянной жалко? Жалко, конечно, тут я тебе сочувствую. И шум может возникнуть. Ну да на шум сейчас тоже внимания никто почти не обращает. Не боись, к документам никто не допустит, слишком большие задницы прикрыть надо. А без документов даже если Влад твой кукарекать будет — голословные обвинения получаются, и весь хер до копейки. Нет, если ты вдруг решишь с саморазоблачением выступить… По Останкинскому каналу, ха-ха, или по Российскому. Ну, это уж хохма будет. Не горюй, не придет тебе такая блажь в голову никогда, я тебя, сукиного сына, знаю. Но я тебя предупреждаю: будешь еще заниматься самодеятельностью — будешь сам расхлебывать!
— Послушай, Владимир Викторович, но ведь у тебя у самого проколы случаются…
— У меня? — Мудров прищурился. — Ну-ка, ну-ка, интересно послушать, когда же и где же?
— Но ведь Альтшуль. — твой «кадр».
— Вот что я тебе скажу, — Мудров сделал многозначительную паузу, — Василий Васильевич: я не очень верю в то, что Альтшуль помог твоему деловому партнеру драпануть. А в клочья я его разнес потому, что заблажил он, запсиховал. С агентами такое случается, только выражается это у всех по-разному: кто сильно раскаиваться начинает, кто спивается до смерти, а Альтшуль загордился. Я гордых не люблю, я сам, знаешь ли, гордый. Я, если хочешь знать, моральное удовлетворение получил, когда лидера этого, вонючку пархатого, загрохал.
10
Вернувшись из Грузии, Клюев сразу же направился к себе на квартиру. На ту самую квартиру, где он постоянно бывал днем, но не ночевал. А вот фиг тебе, генерал Павленко, живу я здесь! Квартира мне принадлежит, я ее, можно сказать, потом и кровью заработал, я в нее и вселился-то, когда мне тридцать стукнуло. Я ночевать здесь буду.
Хорошее это было ощущенье, ночевать — все равно, что заниматься любовью на матраце, под которым лежат гранаты. Но прошла одна ночь, другая, никто не потревожил Клюева на его «официальной» квартире. Может быть, он излишне перестраховался вообще — заведя себе «логово», а в отношении Павленко слишком осторожно вел себя в частности — очень уж всерьез его воспринимали?
Нет, опасность затаилась где-то рядом, лежала, как приготовившийся к прыжку зверь, чье затаенное дыхание можно услышать, если только хорошенько прислушаться. Прыгнет зверь, обязательно прыгнет. И произойдет это скоро, вот-вот. Надо опередить зверя…
Просидев почти безвылазно двое суток дома, Клюев позвонил Бирюкову и Ненашеву, пригласил их к себе.
— Вот что, господа старики, — начал он без лишних предисловий, — я тут крепко поразмыслил на досуге и пришел к выводу, что господина-товарища Павленко надо дожать. Иначе он дожмет меня. Почему я вам это рассказываю — про свои заботы? Я не до конца уверен в том, что его люди знают вас по именам как моих сообщников, но в то же время…
— Жень, — перебил его Ненашев, — ты к чему такую хреновину несешь? «Уверен, не уверен.»
— Ну, наверное, я не должен вовлекать вас…
— Да ты нас уже вовлек, — теперь заговорил Бирюков. — И не валяй дурака, Костя прав. Мы же должны действовать вместе. Что касается меня, например, то мне начинает чертовски нравиться… быть вовлеченным.
— А про меня и говорить нечего, — добавил Ненашев. — Так что давай к делу, командир.
— К делу, так к делу, — вздохнул Клюев. — Вот вам Павленко Василий Васильевич, одна тысяча девятьсот пятидесятого года рождения. Генерал-лейтенант, командующий армией. Удачная карьера, Афган он за нее благодарить должен. Подполковником попал туда в восемьдесят шестом и генерал-майором вышел в составе той самой 40-й, «ограниченного контингента».
— Крутоватый подъем, — восхищенно покачал головой Ненашев.
— Да уж, крутоватый. Он, Павленко, десантник, Рязанское высшее заканчивал. Но насчет боевых наград за Афган — с этим у него весьма негусто, одно Красное Знамя перед самым выводом. А он ведь комбатом туда попал. Это сержанту надо что-то выдающееся совершить, чтобы его орденом наградили, а подполковнику его подчиненные славу зарабатывают. Готов спорить, что у него «крутые» связи были — «контора», ГРУ. И оружие он «духам» наверняка уже тогда продавал, а «зеленые» со своими покровителями делил.
— Ну, Жень, это ты загнул, — недоверчиво сказал Бирюков. — Тебя послушать, так все вообще в анекдот превращается. Знаешь, как Мюллер попросил Штирлица проверить Кальтенбруннера на предмет того, что последний мог оказаться русским шпионом. Штирлиц, по своему обычаю, и шарахнул объект проверки бутылкой по башке. Кальтенбруннер от такой неожиданности и выдал по-русски: «Бля!» Штирлиц остолбенел: «Ни хера себе!» А Мюллер зашипел на них: «Да что вы, мужики, совсем охренели, что ли?»
— Эх, Николаич, жизнь-то часто похлеще анекдота получается, только из-за несуразности ее не смеяться, плакать приходится. А насчет таких, как Павленко, то тут по известной поговорке выходит: кому война, кому мать родная. Одни гибнут, становятся калеками, их после ада войны ждет ад кромешный так называемой мирной жизни. А другие ловят миг удачи, везут «тачки», видики, «баксы», шмотки. Ты в эту теорию, конечно, не очень веришь, Николаич, но люди постоянно воюют за место под солнцем, друг с другом воюют. Разница между тем, что условно называется войной, и тем, что условно называется миром, заключается только в интенсивности. А Павленко — зверюга хитрый, подлый и коварный.
— Ладно, командир, хватит теории, — перебил его Ненашев — Где у этого зверя логово и что оно из себя представляет?
— Шестой этаж в девятиэтажном доме, отсутствие пожарной лестницы, охрана внизу, в вестибюле, охрана на лестничной клетке — в квартире напротив мальчики-спецназовцы живут.
— Да-а, — протянул Ненашев, — тут в лоб никак невозможно, надо что-нибудь… поизвилистей придумать.
Хитровато планировались российские города в последние десятилетия — рядом с самой оживленной центральной улицей или проспектом, где и транспорт идет сплошным потоком и народа — не протолкнуться, вдруг обнаруживается такая тихая, не очень широкая улочка, усаженная липками, каштанами, елками — в зависимости от широты, на которой стоит данный город. Здания на таких тихих улочках еще более солидны и величественны, чем на центральных, но народу не в пример меньше на них, потому что нет там универмагов, кинотеатров, гастрономов, а есть строгие таблички значительных учреждений, управлений разного рода, а то и иностранных представительств. У входа в такие здания можно часто видеть унылых милиционеров или подтянутых молодых людей в штатском, стальные ворота с многолетними наслоениями масляной краски на них открывают солдатики, обутые в «кирзу» и одетые в униформу, которая всегда почему-то выглядит не слишком чистой и недостаточно выглаженной. Правда, в последнее время на солдатиках появились шнурованные высокие ботинки, элегантная форма в пятнистых разводах и лихие беретики. Равно как и с табличками вроде «Областное управление внутренних дел» стали если не соседствовать, то располагаться на незначительном удалении таблички типа «Совместное российско-германское предприятие «Тильда»».