Убить миротворца - Дмитрий Володихин

— Сейчас! — шепнула она.

И Сомов соединился с обожаемой.

Невозможно угадать момент, слиться в одно до самого конца и завершить композицию дуэтом. У них с Мэри, во всяком случае, ни разу не получалось. С другими женщинами — сколько угодно. А вот Пряхину требовалось обязательно пропустить вперед…

На несколько секунд Мэри забывает все на свете. На несколько секунд она как маленький зверек, выглянувший из норы и почувствовавший великолепие мира. На несколько секунд она оставляет все свои защитные сооружения ради мимолетного счастья. Младенец в такие моменты защищеннее, чем она.

Именно ради таких моментов Сомов не оставляет Мэри, терпит ее капризы, принимает ее правила игры. Потому что эта сильная и красивая женщина оказывается его имуществом. Его вещью, его рабой, его инструментом… неважно. Чувство обладания играло в нем самыми разными оттенками и всегда бывало необыкновенно сильным. Только оно и стоило такой возни. Зато оно ее точно стоило…

Когда обожаемая сошла с пика, она еще минуту может быть, или две, была наполнена нерасчетливой благодарностью. И сделала все необходимое для его удовольствия. Как всегда. Такова сложная формула их соития, проверенная, впрочем, временем и опытом, а потому весьма надежная. Хоть гарантийное обязательство выписывай… Завершающее наслаждение неизменно оценивалось Сомовым как мелкий бонус к удовлетворенному инстинкту обладания. Конечно, обожаемой знать о подобной диалектике не следовало… Он старался не дать ей ни единого шанса случайно понять всю изощренность их двойственной монограммы.

Теперь она лежала и по-детски улыбалась собственной лихости. Ей наконец-то удалось завести любовника, способного все сделать правильно и мимоходом не поставить под контроль ни ее психику, ни ее энергетику. А рядом лежал-полеживал Сомов, довольный постоянством их альянса. Со спокойной душой он ожидал гадостей. Где-то в глубинах подсознания Пряхина, вероятно, все-таки побаивалась тех мгновений, которые для него были особенно дороги. Нет ли тут какого-нибудь оружия против нее? Вот если б можно было одновременно наслаждаться, читать мысли партнера и наблюдать за ним, витая невидимой субстанцией где-нибудь сбоку… или сверху! Мэри старательно делала вид, что нет ей никакого счастья, а есть только профилактика насущных потребностей организма. И обойма гадостей — постфактум — вошла в обычай меж ними.

— Почему у тебя не выходит… вместе со мной, как у всех нормальных мужчин?

Он мог ответить правду: мол, пытались ведь уже, тогда он сбивался с ее ритма, и в итоге никто ничего не получал. Но Дмитрий сказал иное:

— А мне очень понравилось.

— Я помню, ты нетребователен.

Сомов пропустил ее шпильку мимо ушей. Обожаемая смотрела в потолок, легчайшая аура счастья медленно стекала с ее кожи. А он поглядывал на лицо Мэри, на ее плечи и плоский живот. Отчего-то Пряхина напоминала ему рыбу. Верткую энергичную рыбку, снующую на мелководье в поисках пропитания. Яркую, глазастую, то подолгу стоящую над веточкой коралла, то неуловимым движением «вспархивающую» и… вот уже унеслась из-под носа. На работе ему приходилось постоянно сталкиваться с истинной женщиной-рыбой. Месяц назад к ним устроили старшим менеджером даму — стройную и притягательную, правда, только со спины. Лицо у нее было закрыто белой плоскостью маски. Ходила пришлая менеджерша медленно-медленно, словно привыкла двигаться в водной стихии и с трудом понимала, какого ляда вокруг нее налили воздух… Тоже рыба. Только хищная, невероятно опасная рыба. Женщина почти ничего не делала и называлась жертвой мутации. Никто не смел пенять ей за лень. Брэгу из соседнего отдела, неудавшемуся клону с клешнями вместо рук и хвостом, как у жутких размеров ящерицы, весельчаку и бездельнику, кто-то было вякнул про работенку, нагло переложенную на ни в чем не повинных коллег; обидчик получил хвостом в ухо и вылетел из города в двадцать четыре часа. Еще ксенофобы на примете имеются?.. Сомова, осторожно косившего оком на «жертву мутации» одновременно одолевали два совершенно несовместимых желания. Во-первых, немедленно убежать. Во-вторых, взять женщину-рыбу, не снимая маски. Под маской, наверное, такая пакость! И он даже предавался пустейшим мечтаниям, какой бы вышел у него с госпожой старшим менеджером ребеночек: уродец или как у людей? Впрочем, нельзя так думать! Думать так — неправильно, безответственно и опасно.

Мэри тоже имела нечто рыбье, то ли в облике, то ли в повадке… Приятно рыбье. Иногда, правда, он испытывал безотчетные приступы страха. От обожаемой ему порой тоже хотелось удрать — безо всяких объяснений и не оставляя себе шансов на возвращение. Но это все, разумеется, глупости. Взрослый ответственный человек должен жестче контролировать эмоции…

Мысли плавно соскользнули с рыбьей темы на ребенка, и Сомов позволил себе пару фраз высказать вслух. Потом спохватился, да поздно.

— Димочка, рыбка, ты, наверное слышал о такой замечательной вещи как льготы для чайлдфри?[7] Я имею в виду политические льготы, мой милый… Квота чайлдфри при выборах в риджн-парламент составляет две трети от общего количества мест. Это я напоминаю, если ты забыл основной курс по социологии… Между прочим, нас таких всего двадцать три процента. А я, как ты знаешь, считаю справедливым, что умная женщина, интересующаяся проблемами современного общества, должна подниматься. Назвать тебе направление, по которому прорываться легче?

— Не надо. — Сомова всегда бесила ее манера разжевывать очевидные вещи. Как для ребенка!

— Надеюсь, любимый, теперь вопрос закрыт?

Он вздохнул. Достаточно громко, чтобы можно было при желании оценить это как согласие, которое формально дано им не было. Дмитрий даже слегка отвернулся в другую сторону, мол, разговор окончен. Сомову не хотелось открыто уступить Мэри. Он и так, кажется, слишком часто ей уступал. Но и спорить не было сил. У нее всегда был в запасе козырь — отлучение от тела, а значит, от того момента, когда Мэри сдается наслаждению и показывает свою слабость… Нет, терять это Дмитрий совсем не хотел. Более чем. Как-то так вышло, что сейчас это единственная настоящая драгоценность в его жизни. Стоит ли рисковать ею по поводу, не столь уж серьезному? Ну, ребенок… Как-нибудь потом, наверное, разберемся с ребенком. А если даже не разберемся… Желание завести чадо не слишком беспокоило Сомова. Он бы уступил, но именно сейчас ему так не хотелось уступать! Для них обоих было бы лучше закончить разговор на этом вздохе. Правда, шанс невелик. Ну вот, конечно…

— Рыбка, ты не расслышал меня?

Кажется, Мэри настроилась серьезно.

— Что? — оттягивать неизбежное — худшая тактика. Но сейчас он не способен был придумать иной.

— Я о ребенке. Если ты не понял с первого раза… Я не хочу его, и не хочу разговоров о нем. Ни сейчас, ни когда-либо позже. Димочка, ты согласен оставить эту тему в покое? — в ее голосе всегда хватало металлических тонов. Просто иногда Мэри позволяла себе фривольный алюминий, хотя и предпочитала доброе старое железо.

На этот раз ему в ухо тяжко дохнул свинец.

Сомову неожиданно показалось, будто Мэри взяла его горло в стальной зажим и беспощадно скручивает, душит, пригнетает к полу… А он пытается разорвать кольцо ее рук, напрягает все силы, но ничего сделать не может. Почему она — сильнее? Ловчее? Почему она всегда первой успевает применить прием, а ему остается медленно уходить из тисков или сдаваться? Впрочем, сейчас выскользнуть не удастся. Не тот случай.

— Я жду ответа.

Свинец, истинный свинец!

Вдруг Дмитрий ощутил странную прелесть своего положения. Да, он неминуемо проиграет. Он опять будет неминуемо сокрушен. Но в крови его родился горьковатый мед поражения, способный открывать дверь изощренно-тонким радостям. Теперь он захотел продлить это дивное состояние осознанного и сладостного рабства. Необычная новая игра и такая прелестная в своей первобытности… Продлить! Насколько возможно. Вся анатомия и физиология сомовского тела кричали: «Еще! Еще!»

— Я, право, колеблюсь…

Она вскинула руку, ухватила двумя пальцами за подбородок и повернула лицо Сомова к себе. Дмитрий даже зажмурился. На него смотрел человек, обуянный нестерпимой жаждой власти.

— Ты колеблешься, Димочка? Ты колеблешься?

Кажется, она пребывала в дюйме от пощечины. Или даже от целой серии сладостных пощечин. Сомов захотел ее карающих прикосновений. Надо помочь девочке.

— Мэри, зачем ты так, я начинаю бояться тебя. Не надо. Пожалуйста, не надо так…

— Я бы на твоем месте проявила больше благоразумия.

Она не ударила. Она хотела ударить, видит Разум высокий, это чувствовалось. Но скорее всего, Мэри сказала себе: «Стоит ли женщине, желающей властвовать над другими людьми, так распускать собственные инстинкты? Я выше этого, я сильнее». И лишь ногти на ее утонченных пальчиках глубже впились в плоть его щек.