Ученица Калиостро - Далия Трускиновская

— Мироброд… — пробормотал Маликульмульк. — Надо же, напророчил…

Он уже не впервые задумывался о сложных отношениях между сочинителем и сочинением. За примером бегать недалеко — сам же, бичуя пороки, написал комедию «Сочинитель в прихожей». Пятнадцать лет назад написал, молоко на губах не обсохло, а вообразил себя первым в России драматургом, в восемнадцать-то лет. И что же? Сам теперь — сочинитель в канцелярии…

Но, кажется, стены канцелярии раздались, словно разошелся театральный занавес, и скомкались нарисованные столы с бумагами и видными по пояс чиновниками. На сцене была ночь, исполненная приключений, и на той стороне Родниковой улицы знали, для чего нужна ночь! Там, за ставнями, уже летели на стол новенькие карты.

И француз, забравшийся под рогожу, выругался именно оттого, что служитель закрыл ставни и скрыл от его глаз картину картежного застолья.

Да что ж он — собрат по страсти?

Телега двинулась с места. Оказалось, что уже и кучер сидит на облучке, подозрительный какой-то кучер, в старой треуголке без плюмажа, сползающей ниже бровей, и в черном одеянии — епанча не епанча, ряса не ряса… В профиль, с этим острым углом треуголки, торчащим вперед, ссутулившийся он — ни дать ни взять ворон… мэтр Ворон из Лафонтеновой басенки, только что сыра в клюве нет… а под рогожей, надо полагать, мэтр Лис… любопытно, не перевел ли кто эту остроумную басенку на русский язык?

Проехав немного вперед, телега опять встала. Маликульмульк видел, как из-под рогожи выкарабкался мэтр Лис, но не весь, а наполовину, и устроил краткое совещание с мэтром Вороном. Видимо, решали, убираться им или подождать еще немного. Маликульмульк постоял, обдумывая свое положение, и понял, что торчать тут не имеет смысла, а надо возвращаться в Рижский замок. Он действительно отошел от дома графини де Гаше шагов на тридцать и, словно забыл, повернулся и опять направился к голубым ставням. Тянуло его к этому дому неимоверно. И даже Мартышка-графиня, сидевшая сейчас с карточным веером в руке, представлялась ему неземной красавицей, невзирая на мопсовидную мордочку.

Он готов был сесть под дверью на ступеньки и ждать, пока догадаются о нем и впустят… Должны ж догадаться! Игроки своих чуют. Это был бред, какая-то болезненная блажь, но он не мог уйти от дома с голубыми ставнями, просто не мог. Пришлось сделать над собой немалое усилие.

И пошел Маликульмульк налево, а телега с загадочными французами укатила направо. Мэтр Ворон и мэтр Лис — на кой им сдалась графиня де Гаше?

На эспланаде Маликульмульку заступил дорогу пьянчужка, требовал пятак, получив пятак, стал требовать гривенник. Маликульмульк, даром что философ, а замахнулся тростью и велел ему убираться, назвав ничтожным червем и порождением ехидны. Гнилых слов он не любил и не употреблял — была у него такая девичья добродетель. Это случилось уже поблизости от бастионов, где какая-никакая стража имелась, а зачем — одному Богу ведомо. Бастионы глядели в сторону Москвы и Санкт-Петербурга, а оттуда нападения не ожидалось.

К ужину он опоздал. Не так чтобы безнадежно, однако обычной своей необъятной порции не получил. Зато получил легкий нагоняй от княгини: где, сударь, шастать изволили? И княгиня была права — не для того его определили в должность «послушай-ка, братца», чтобы пропадал по вечерам, вон скрипка, вон журналы, кто будет играть и читать вслух?

Но голодным он не остался. В башне Святого Духа, на лестнице, привалясь спиной к двери, сидел Терентий, держа в охапке нечто огромное.

— Вот, — доложил он, увидев поднимающееся из мрака большое белое лицо Косолапого Жанно, озаренное светом от огарка. — Не то, что вот некоторые… а, стало быть, всей душой… И пусть бы их лаялись!.. А оно… покамест горячее… и не благодарности ради!..

Оказалось, что он приволок из людской горшок горячей гречневой каши, завернутый в одеяло. Тарелок в хозяйстве Косолапого Жанно не водилось, вывалить кашу было некуда, и Терентий оставил весь горшок, куда входило фунтов пять, не меньше. Пришлось лезть в кошелек и задумчиво исследовать его содержимое: сам же приучил треклятого кучера брать не менее полтины…

А не вознаградить тоже нельзя. Неприлично.

Разумеется, Терентий мог прихватить с собой хотя бы миску — взял же деревянную ложку! Почему он этого не сделал, Маликульмульк догадался: чтобы, придя за посудиной, спросить по-хозяйски: а где тут мой горшок?

Эти маневры заслуживали того, чтобы кучер услышал кое-что неприятное.

— Ну, так где же ты, друг мой, побывал вместе с каретой его сиятельства? Ты же ее на видном месте не оставлял, когда ходил в разведку…

— Нигде не побывал! Наветы и клевета! — тут же отвечал Терентий.

— А в управе благочиния уж известно, кто та покойница, где жила, кому служила. Пошлют хожалых, те расспросят людей и на Романовке, и, может, на Мельничной… тут-то непременно найдутся такие, что видели карету…

— Обижаете вы меня, сударик мой! Я вас жалею, а вы меня обижаете! — с тем Терентий быстро вымелся прочь, оставив Маликульмулька в раздумьях о природе жалости.

Глава восьмая

Мартышка

Утром начальник генерал-губернаторской канцелярии, изучив и подготовив почту для его сиятельства, послал курьера в Цитадель с вопросом: что, приехал уже господин Дивов? Цитадель — совсем рядом, выйти из Северных ворот замка, пройти вдоль края замковой площади, мимо гауптвахты, пересечь мостик, и ты уж в Цитадели. До Петропавловского собора — шестьсот десять шагов, проверено неоднократно.

А имущества у Дивовых сейчас мало, все уместится на одной телеге.

Он трудился, читал письма, раскладывал их по стопкам; на одни могли ответить канцеляристы самостоятельно, другие требовали проверки, иные можно было понять, только зная многолетнюю историю переписки, и Маликульмульк отдавал их ветеранам канцелярии. Особая стопка предназначалась для копиистов.

Один пакет из столицы действительно имел серьезное значение: эти бумаги касались прав города на владение большими и доходными имениями Икскюль и Кирхгольм. Их в магистрате ждали с нетерпением: рижская делегация, ездившая в Москву на коронацию государя Александра Павловича, просила об утверждении городских прав на эту недвижимость, и вот оно состоялось, причем без ограничений, но с условием: чтоб не было противоречий с общими для всех российскими законами.

Пришел курьер и доложил: нет, Дивовы в своих апартаментах не появлялись. Маликульмульк вслух выразил неудовольствие, а про себя усмехнулся — видать, Анна Дмитриевна все-таки выпила тайком крепкой наливочки и теперь лежит, словно бы в жару.

Потом вызвал к себе князь.

— Подготовь-ка ты мне, братец, всю переписку по поводу казарм, — сказал он, когда Маликульмульк затворил за собой дверь. — И они, сукины дети, еще будут мне врать!.. И письмо — что жду господ ратсманов завтра у себя в кабинете. Подготовь, я подпишу, сразу отправим. Коли они такие нищие, как врут, что ж на паперти не сидят? Починят казармы, как миленькие!

— Будет сделано, ваше сиятельство, — тут Маликульмульк даже улыбнулся, представив себе, как разнесет ратсманов князь Голицын.

Это будет знатная головомойка! Правы они или виноваты — иное дело. Рижский магистрат умудряется так запутать любой вопрос, что концов не сыскать, а чуть их упрекни — несут в свое оправдание сущую ахинею. Они-де не отстают от веяний времени, они-де заводят у себя порядки, приличествующие не минувшему, а нынешнему, девятнадцатому от Рождества Христова веку. Вот ранее было древнее низкопоклонничество, а теперь эльтерманы уже сидят в присутствии ратсманов на общественных собраниях, это ли не достижение? А похороны?! При погребении старшин так же звонят в колокола, как при погребении ратсманов и даже дворян!

Вспомнив эти аргументы, Маликульмульк пожалел, что не был знаком с рижскими нравами, когда сочинялась «Почта духов». То-то была бы злобная сатира в письме, скажем, сильфа Световида, пролетающего над сим портовым городом и присевшего отдохнуть на петухе-флюгере одной из здешних кирх. И придумывать ничего не надо — только записать за ратсманами их речи. Злобная и… безобидная. Кто бы в столице принял ее на свой счет? А вот шуточки о престарелой кокетке, которая платит любовникам за ласки, тут же дошли до известных ушей… надо ж было уродиться таким дураком, чтобы затрагивать царственную особу и полагать, будто все придут в восторг от остроумия автора!..

Хорошо, хоть теперь поумнел…

Выслушав указания князя (главное из них — не опаздывать к обеду), Маликульмульк поклонился и вышел.

До обеда он успел подняться в башню, забрать горшок с одеялом и снести их вниз; через Северный двор он мог почти незаметно перебежать с этой поклажей к конюшне и отыскать Терентия. Тот следил, как чистят лошадей — ее сиятельство опять собрались на прогулку с младшими мальчиками и их гувернером-французом. Француз, кстати, оказался не бывший лакей, едва освоивший азбуку, а настоящий аббат, знающий и латынь, и даже итальянский язык. А приходящих учителей по точным наукам удалось найти среди пожилых гарнизонных офицеров.