Ученица Калиостро - Далия Трускиновская

Тараторка сидела в уголке гостиной с рукоделием, в разговоры старших не встревала, только загадочно поглядывала на своего учителя. Потом, когда учитель завел разговор о литературе, она подобралась поближе. И было во взглядах ее черных глаз нечто подозрительное.

Затем Косолапый Жанно сказал княгине, что надо бы воспользоваться последними солнечными деньками и совершить хоть несколько прогулок по городу, пока на улицах относительно сухо. Тараторка радостно его поддержала — ей, вишь, тоже хочется развеяться, при одной мысли, что придется всю зиму почти безвыходно просидеть в замке, с ней делаются ваперы и мигрень. Тут княгиня рассмеялась и пообещала непременно взять девочку с собой. Тараторка, горячо поблагодарив, попросила и за младших Голицыных, с которыми давно подружилась. Варвара Васильевна усомнилась, что вся компания поместится в карете, но не отказала. Еще немного почитали вслух, сыграли смеха ради в подкидного дурака — тем вечер и кончился.

Оказавшись в башне, Маликульмульк обрадовался — опять было натоплено, как в бане, так что он смог раздеться. Архалук и пояс он разложил на кресле, а кресло подвинул поближе к постели. Теперь он успевал, услышав шаги на лестнице, и вдеть руки в рукава, и опоясаться. Было еще не настолько поздно, чтобы предаться объятиям Морфея, и Маликульмульк задумался: не добавить ли к блаженному безделью чего-то еще, не взять ли в постель хотя бы книжку. Протянул было руку к столику — и рука безвольно рухнула на одеяло. Не хотелось ни-че-го…

А ведь было время — едва придя домой, кидался к столу, тыкал пером в чернильницу и начинал строчить стихи с того самого места, на котором остановился минувшей ночью. Прошло то время — вон ведь когда еще вытащил и уложил на видном месте две тетрадки с пиесой «Лентяй». Последняя попытка добиться славы драматургической — наполовину готова, что бы сесть и завершить? Это не «Подщипа», которую можно поставить разве что в узком домашнем кругу, да еще самому сыграть вояку Трумфа, а напечатать — когда рак на горе свистнет, не ранее. Это вполне добропорядочная пьеса про лентяя, желающего одного — чтобы его все оставили в покое… лежать, спать, пробуждаться ненадолго, дремать и опять засыпать, и так — годами… без всяких поползновений на славу, с полнейшим равнодушием к деньгам и даже к провианту — кто-нибудь уж покормит…

Три акта написано, а сам сонный герой Лентул на сцену еще не явился, о его подвигах лишь толкуют прочие действующие лица. И не появится, ибо сказано уж все… незачем ему появляться, а тетрадки надобно убрать в сундук…

Придет благодетельный сон и принесет воображаемую Большую Игру. Не надо суетиться, бегать на Родниковую, волочиться за дамой-мопсом, графиней де Гаше. Во сне явятся давнишние партнеры, которых и по именам-то уже не вспомнить, герои ярмарок — в Нижнем, в Курске… Полетят на стол золотые империалы… Полетят попарно карты… и сам он — банкоматом, властителем судеб царит над этим столом… и видит свои руки, свои ловкие пальцы, карты и руки, пальцы и карты…

Окна комнаты смотрели на запад, и потому солнце не разбудило мечтателя. Он проснулся сам, глянул на часы и ахнул. Голицыны давно сидели за столом. И хорошо еще, что служба — прямо в замке, не нужно никуда бежать по утреннему холодку… главное — впопыхах не сверзиться с лестницы…

Первое, что сделал Маликульмульк, быстро войдя в канцелярию и поприветствовав подчиненных, — затребовал бумаги, связанные с новой должностью бригадира Дивова. Они уж были готовы. Тогда он отрядил курьера на Родниковую, дав ему с собой кроме бумаг десять рублей ассигнациями — на случай, если Петр Михайлович задолжал своей квартирной хозяйке фрау Шмидт. Затем, просмотрев свежую почту и подготовив письма и депеши для его сиятельства, Маликульмульк лично отправился в Цитадель — навестить работный дом и убедиться, что помещения, предназначенные для дивовского семейства, уже пусты.

Это оказались две комнаты, холодные, грязные, без мебели — если не считать длинной узкой скамейки. Маликульмульк потребовал, чтобы прислали из работного дома баб с ведрами и тряпками. Потом он дошел до церковного дома за Петропавловским собором, переговорил с гарнизонным батюшкой, и тот обещал прислать опрятную женщину в помощь госпоже Дивовой. Удалось также сговориться насчет лошадей и телеги для перевозки имущества.

Впервые за все время службы в Рижском замке Маликульмульк чувствовал удовлетворение — он сделал нечто полезное, а какова польза от писем, входящих и исходящих, он на самом деле не имел понятия. Одни письма говорили о победе князя Голицына в схватке с рижским магистратом, а другие, наоборот, о поражении.

Бумажную суету в это утро он полностью доверил Сергееву и прочим подчиненным. Придя, спросил только, все ли благополучно. Ему ответили, что все, и почтительнейше указали на стопку казенных конвертов из коричневатой плотной бумаги. Подчиненные уже наловчились откладывать для начальника конверты с большими и красивыми печатями. Срезав печати и присмотрев за отправкой почты с курьерами, Маликульмульк пошел к Голицыным обедать. Но княгини с младшими мальчиками, Тараторкой и Екатериной Николаевной не было — они еще катались по городу. Сергей Федорович по этому поводу посмеивался — вольно ж им опаздывать! Вот придется есть холодное кушанье, разогретый суп — а еще французский король Генрих Четвертый терпеть не мог разогретого супа. С другой стороны, кому-то из обедающих больше достанется — тут князь намекал на своего «послушай-ка-братца».

Насколько Маликульмульк знал княгиню, увидев остывшие блюда, она вполне могла развернуться и уйти с детьми обедать в «Петербург».

Потом Голицын пошел в канцелярию — разбираться с чиновниками-немцами, которые, как он подозревал, неверно перевели на русский язык магистратские кляузы. Немцы упирались и клялись в своей невиновности. Тогда Маликульмульк сгреб спорные бумаги и по-русски сказал князю, что отнесет их к своему учителю. Князь, сильно недовольный немцами из канцелярии, велел сделать это немедленно. Так Маликульмульк вырвался на волю.

Он действительно отыскал в Домской школе герра Липке и посидел с ним около часа в его маленькой квартирке на улочке Розена. Старый учитель помог найти ошибки, которые вовсе не были случайными. А потом Маликульмульк пошел обратно в Рижский замок, а опомнился уже у городских ворот. Он даже знал, как это произошло — замечтавшись, вовремя не свернул на Малую Яковлевскую, а оказался на Большой Конной. Всему виной была дугообразность улиц — окажись они прямыми, он не пропустил бы поворота.

Так он убеждал сам себя, продолжая тем временем двигаться в сторону эспланады. Ноги сами несли его к Родниковой.

Там есть окошко — как только стемнеет и в домах зажгут свечи, за стеклом этого окошка люди сядут играть в карты. Вряд ли ставки будут велики, эти люди, кажется, играют между собой, чтобы скоротать время. Но они готовы взять в компанию богатого простака, и у них есть деньги, чтобы ловкими маневрами, то проигрывая, то выигрывая, заманить того простака в Большую Игру.

Это не старинные жетоны княгини Голицыной, это — полновесное золото.

И действительно, пока Маликульмульк дошел до Родниковой, уже сделалось темно. Он прошелся взад-вперед, поднял глаза к окошку Дивовых — там горел свет. Очевидно, начались сборы в дорогу. Маликульмульк невольно улыбнулся — кажись, сделал доброе дело.

Он дошел до телеги, стоявшей поблизости, и подивился тому, что какой-то бездельник оставил ее тут на ночь глядя, не заехал во двор и более того — даже не выпряг лошадь. Повернувшись, он зашагал было обратно, однако тут пришлось остановиться и даже отступить к стенке, чтобы остаться незамеченным.

Калитка дивовского дома распахнулась, оттуда появились Анна Дмитриевна и Дуняшка. Через дорогу они перебежали к соседям.

«Мало ли что понадобилось в ночь накануне переезда, — подумал Маликульмульк, — веревочка, ящичек, рогожа. Где и взять, как не у соседей».

Госпожа Дивова и Дуняшка вошли в ту самую калитку, которая лишь выглядела заколоченной. Маликульмульк невольно задумался — к какому же дому принадлежит тот двор, куда они забрались. Если к дому, нижнее жилье в котором сняла графиня де Гаше, то любопытная интрига складывается!

Он ходил по той стороне улицы, где стоял дивовский дом, потому что оттуда удобнее заглядывать в еще не закрытые ставнями окна на противоположной стороне улицы — дальше было видно в глубь комнат.

Дивовская калитка снова со скрипом отворилась. Вышел сам отставной бригадир Петр Михайлович и встал, озирая улицу. Маликульмульк сообразил: старик пытается понять, куда подевалась невестка. Выходит, дома была стычка. И Маликульмульк, кажется, понял ее причину: Анна Дивова не желала переезжать в Цитадель.

Разумеется, она не хотела, чтобы гарнизонные офицеры, знавшие ее богатой и счастливой, увидели, как она в старом платье и заштопанных чулках сама занимается хозяйством, не имея ни горничной, ни денег на парикмахера, ни даже обязательных для молодой дамы румян и белил. Да и кто она — жена, вдова? А при мысли, что в таком виде придется быть представленной самой княгине Голицыной, Анна, видно, ужаснулась не на шутку.