А дальше только океан - Юрий Платонычев

Панкратов стал вручать грамоты, и одним из первых этой награды был удостоен Жилин. Петр Савельевич, не моргнув глазом, с чувством исполненного долга отвечал на поздравления. Так уж устроена военная служба — хорошо у подчиненных, — значит, хороший начальник.

— С серебряной медалью, соседи! — пожав руки Павлову и Ветрову, сказал Карелин. — Тесните нас на пьедестале?

— Тебя потеснишь! — Павлов хлопнул Карелина по крутому плечу. — Однако к концу года посмотрим, так что трепещите!

Машина веселее обычного катила домой, как-то совсем незаметно проскакивая тряские повороты. Не доезжая городка, Павлов и Ветров пошли пешком. Вечерело. Легкий морозец уже крепко сковал дорогу. Над океаном зажигались первые звезды, а на западе еще розовели маковки далеких гор.

— Итак, Валентин Петрович, — Павлов, как юнец, покатился по ледяной корке, — будем считать, первый горб позади?

— Позади! — улыбнулся Ветров, представляя себе двугорбого верблюда, с которым Терехов сравнивал их службу. — Теперь пойдет ложбина.

— Не ложбина, — подражая Терехову, Павлов вытянул палец вверх, — а небольшая выемка!

Они вспомнили, что им скоро предстоит осваивать новую торпеду, так что никаких ложбин и выемок не предвидится. Успехи на учениях вселяли надежду, что и новое оружие окажется им по плечу. Они очень верили в это.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Весна наступала. Ноздреватый снег стал оседать, расслаиваться, нехотя освобождал из своего плена дома, деревья, кусты, скамейки. Но белые хлопья еще кружились в воздухе, хотя все реже и реже. Потом низкие свинцовые тучи, стремительно проносившиеся над головой, стали проливаться злыми косыми дождями, голые кусты и деревья сиротливо плакали частыми крупными слезами. Наконец талая вода мутными ручьями и ручейками устремилась к океану. Дороги превратились в липкое грязное месиво, в котором пешеходы увязали по колено, а машины не могли разъехаться, снова и снова застревали. Вечерами жижа застывала, дороги покрывались скользкой коркой, и тогда пешеходам приходилось совсем туго.

Парадная форма в Первомай — это тоже признак весны. Ветров старался глубже натянуть белую фуражку, но она никак не слушалась, ползла кверху. Конечно, немного странно надевать ее вместе с тяжелой шинелью, но форма есть форма. К тому же приходится скользить с горки, покрепче придерживать кортик, чтобы не звякал.

Проснулся Ветров в половине шестого, в голову сразу полезли первомайские заботы, без малого час прокручивал он в воображении, каким быть празднику.

Две недели готовились к этим двум дням. Теперь все позади. Теперь надо осуществить то, что задумали. Главное, чтобы «чистых» зрителей не было — каждый должен включиться в какой-нибудь конкурс, викторину, игру…

Сегодня в гости пожалует Карелин с группой своих спортсменов, а это для Ветрова дело новое: раньше сами ходили к Карелину, там состязания устраивали. А теперь Терехов предупредил: мол, хватит по чужим домам расхаживать, покажите себя в роли хозяев.

А вот и Павлов. Тоже в полном параде скользит по склону.

— С праздником! — Командир отряхивает с фуражки свалившиеся откуда-то комья снега.

— С весенним! — смеясь, уточняет Ветров.

— Только снег-то зачем?..

— Что вы, Виктор Федорович, какой же это май без снега!

Оба продолжают катиться по наезженному склону, придерживая друг друга. Но вот склон кончился, и они зашагали вдоль берега, осторожно обходя камни: падать в парадном одеянии нельзя.

Тихо. Океан одаривает легким приятным ветерком, доносящим с лодок дружные матросские приветствия да величавую мелодию, льющуюся широко и привольно. На плацу, что прямо над бухтой, застыли моряки. За кабельтов видно, как они начищены, наглажены, побриты.

Многоголосое троекратное «ура» в ответ на поздравления командира, в снова тихо. Моряки уважительно уставились на шелковистое бело-голубое полотнище, поднятое в честь торжественного случая на мачту. Флаг на ветерке полощется, будто волны катятся: снизу синь густая, выше пена белая, в пене звезда красная с серпом и молотом, еще выше — одно только небо.

— Слушай приказ! — Металл в голосе Рыбчевского заставил строй моряков замереть. Зазвучали точные, выверенные, проникающие в сердце слова праздничного приказа Министра обороны. Уверенность в силах Родины, предостережение ее врагам чередовались в нем с отеческим теплом поздравлений.

Немало таких приказов слышал Ветров на своем веку, но не может к ним привыкнуть. Каждый раз они звучат по-новому, говорят о днях сегодняшних, зовут в дни завтрашние, каждый раз трогают за живое. Емкие, торжественные слова возвышают душу, рождают мысли об Отчизне, о ее великих чаяниях, заставляют взвесить, кто ты, зачем ты, и где твое место…

Праздник набирал силу.

У ворот прогукали два автобуса: приехали карелинцы. Вообще-то, соседи могли бы прогуляться и пешочком, но надо знать Карелина — он не позволит, чтобы выходная форма его моряков пострадала от грязи. Вместе с ними приехал Терехов. Вчера он звонил, сказал, что готов сам стать главным судьей, но с условием, чтобы борьба была настоящей, а не как при Николаенко. Сегодня Иван Васильевич был в праздничном настроении, с видимым удовольствием пожимал руки всем, с кем встречался.

— Итак, — он заговорщицки кивнул на светлый крученый канат, разложенный по бетону и словно ждавший, когда за него возьмутся матросские руки, — начнем традиционно с перетягивания!

Многие отпускают шуточки насчет каната, уверяют, что по «умственности» он на втором месте после шахмат. На втором или на двадцатом — неважно. Важно, что все моряки его почитают.

На площадку с обеих сторон вышло по десятку крепких, широкогрудых парней в просторных робах. Они не спеша располагались в затылок, подзадоривая друг друга.

Наумов, первый номер павловской команды, стоял лицом к лицу с первым номером соперников, таким же рослым матросом. В их переглядах без труда читалось этакое взаимное снисхождение, — мол, можно было выставить противника и посильнее. Мичман Молоканов занял место в конце ряда, дважды обернул себя канатом, будто всерьез задумал стать опорным столбом команды. Такую же операцию проделал и замыкающий команды соперников.

Терехов выложил перед собой на судейском столике какой-то сверток, обтянутый шпагатом, и круглую коробку, повязанную крест-накрест алой лентой.

Судить вызвался Ветров. Игнатенко, замполит Карелина, не возражал, и Терехов утвердил «назначение».

— Канат на руки! — Голос Ветрова прозвучал подчеркнуто строго и спокойно.

Зато истошные крики болельщиков буквально заглушили судейскую трель.

Канат дрожит, разрываемый в обе стороны. Прочность его велика, он только трясется, а красная метка, обозначающая середину, лишь ненамного подается то туда, то сюда. Так проходит минута, другая, потом еще мгновение — и метка медленно, по сантиметру, начинает двигаться в сторону команды гостей. Но Ветров еще надеется на силу Наумова, на воздействие призывных кличей Молоканова. И верно — канат остановился, целую минуту метка не двигалась, а потом неуклонно стала смещаться к хозяевам. Еще усилие, еще рывок и — победа!

— Фу-у!.. — Карелин отдувается, словно сам тянул за трос. — Объегорил, Виктор Федорович!

— Не горюй, Михаил Сергеевич, — успокаивает его Павлов, — у вас есть шанс отыграться!

Вторую попытку как-то уж слишком легко выиграли гости — зрители не успели толком поболеть, а красная метка пересекла границу.

Ветров дал канатчикам передышку — от них буквально валил пар. Еще больше нуждались в передышке болельщики, накричавшиеся вдосталь.

— Канат на руки! — в третий раз скомандовал Ветров.

Сначала было долгое равновесие, даже болельщики замерли. Но вот метка вдруг как-то дернулась, отошла от середины и окончательно двинулась к карелинцам.

Ветров, кисло улыбнувшись, вынужден был дать свисток: борьба окончена.

— Сильны!.. — воскликнул неожиданно Карелин. — Надо же, три раза сопротивлялись! Бывало, и двух хватало.

— Ничего, Михаил Сергеевич, — Павлов попытался скрыть досаду от неудачи. — Помни, нас еще ждет гирька!

— Валентин Петрович, — Игнатенко старается зацепить Ветрова: — Скажи, мила душа, чем вы кормили своих матросов? Овсянку им давали? Нет? Тогда и выходить не надо было!

Терехов наградил победителей тортом, а павловскую команду свертком, в котором оказалась буханка ржаного хлеба, что вызвало взрыв веселья и у победителей, и у побежденных.

Компенсацию принесли вести о встрече шахматистов: Малышев на первой доске поставил сопернику мат в пятнадцать ходов, выиграны еще четыре партии, а три закончились вничью.