Вакханалия - Юлия Соколовская

По счастливому стечению жилищных обстоятельств я живу на Красном проспекте, а не в рабочих трущобах окраин. Под моим окном в любое время можно поймать приличное такси. Деньги выложишь, зато живой останешься. Через несколько минут на вполне законной машине с шашечками я ехала по Гоголя, мимо цирка и церкви Вознесения, и лихорадочно соображала, с чего начать диалог. Удавку к горлу во первых строках как-то неразумно, хотя и хочется. Пригрозить четырьмя статьями УК, более-менее приспособленными к поведению мадам (мы теперь подкованы)? Вывернуть пробки? Затопить квартиру? Взять за шкворник индифферентного, облезлого кота и заткнуть им дырку в унитазе?..

Вопрос остался открытым. Буду действовать по обстановке. Я вышла у хоккейной коробки, в ста метрах от обиталища мадам. Активная жизнь уже закончилась. Висела тьма. Окна в квартирах почти не горели, только клети подъездов освещались мутным мерцанием. На хоккейной площадке у дальнего борта выделялась фигура полуночного собачатника — под ногами у него вилась какая-то живность. За аркой на Челюскинцев ругались хулиганы (а может, и милиционеры — там районка рядом). Внимательно оглядевшись, я углубилась во дворы пятиэтажек. Страха не было — после развеселых ночей на даче он стал понятием абстрактным. Окна Розенфельд на четвертом этаже — в угловой квартире — не горели. Следовательно, и поста не было — окруженный тополями дворик казался вымершим. Но я не спешила. Поспешишь — людей насмешишь. Я замерла на краю двора под развесистым тополем и терпеливо стояла, убеждаясь в собственном одиночестве. Потом погасло окно на первом этаже. За ним, словно сговорясь, два на третьем. Двор погрузился во мрак. Оттягивать удовольствие уже не светило. Я пробежала вдоль дома и вошла в крайний подъезд.

Потрясающие вещи со мной творились! Я твердо верила в свою правоту. Благородная ярость взывала к справедливости! Из-за дрянной старухи, ненавидящей весь мир, гробить жизнь и оставлять ненаказанным ублюдка, убивающего пачками!.. Я уже знала, как войду в квартиру. У Розенфельд есть племянница в Прокопьевске — нормальная бабенка, без закидонов. Примерно моего роста. В том году она приезжала на дачу. Не задержалась, правда, ко мне хватило ее писка. Натяну капюшон и на скрип старухи «Кого там черти носят?» радостно пропищу: «Тетя Мага, это Вера из Прокопа, я проездом на вокзале, вам гостинцев передали!» Непременно откроет.

Площадка четвертого этажа освещалась чисто символически. Я надвинула на лоб капюшон и позвонила. И очень кстати обнаружила тоненькую полоску света между дверью и косяком.

Понимание пришло слишком поздно. Но пришло, слава богу, избавив меня от новой истерики. Я стояла у перил с колотящимся сердцем и давила в себе малодушный порыв умчаться на улицу (от инфаркта… к инсульту?). Нет там никого, уговаривала я себя. Не оставит лиходей, находясь в квартире, дверь открытой. Ушел давно, а дверь захлопнуть не смог — она не захлопывается, там замок гаражный со штырями, на ключ запирается. А ключ не нашел. Или не стал…

Я стиснула газовый баллончик, подняла его на уровень глаз и вошла в квартиру, отпихнув ногой дверь.

В прихожей над антресолями горела лампочка под открытой проводкой. Ватт на двадцать пять — от силы на сорок. Для слепых. Неудивительно, что я с улицы ее не видела. Такие лампы даже отблеска не дают…

В прихожей все было перевернуто. Я застыла в изумлении. Мамай прошел — не то слово. Ураган разрушительной силы! С антресолей поснимали коробки, содержимое вытряхивали, ворошили. Зачем-то разбили торшер, стоявший на тумбочке, — осколки и тканевый абажур валялись под ногами, а на пыльной салфетке осталось непыльное пятно. Тумбочка стояла как-то криво, тряпки с вешалки валялись в соседнем проеме.

Я прошла в комнату, включила свет. Еще хуже. Шкаф нараспашку, под дверцей груда застиранного тряпья, копеечная бижутерия. В серванте все разрыто, передвинуто, книжный шкаф распотрошен, комод старухи наизнанку. Из ценностей — ноль (единственное богатство — ее года…).

На кухне та же картина — я не стала заходить. Чистого места не найти — рылись упорно и кропотливо. Даже в мусоре. Я отправилась во вторую комнату.

Последние шаги давались с боем. Но я прошла, не отступила. Остановилась в проеме. Ощупав окрестности косяка и найдя на той стороне выключатель, активировала иллюминацию.

Кавардак. Розенфельд лежала навзничь, на полу, одетая в глухую, вышитую грушами ночнушку. Хватило одного взгляда, чтобы ощутить тошноту. Мадам и при жизни-то была не картинка… Глаза навыкат, язык наружу, на морщинистом курином горлышке — синие пятна, переходящие в зеленые. Мадам даже в тапки не успела вскочить: злоумышленник открыл дверь ключом или отмычкой, прошел в спальню, где старуха уже проснулась и выпрыгивала из кровати. Но пробежала только несколько шагов, пока ее не взяли за горло и не задушили. Потом стали методично обшаривать квартиру…

Линяющий клочьями кот возлежал на брошенном одеяле и пристально, с прищуром, смотрел мне в глаза. Трагическая гибель хозяйки его не взволновала. Этот оценивающий взгляд желтых глаз меня добил. Чувствуя нарастающую панику, я попятилась к выходу.

Мы встретились в семь утра в круглосуточном заведении «Чайка» на Советской. Там царил полумрак, а загородки между кабинками создавали видимость интима. Обслуга спала.

— Тебе нужна интенсивная терапия, — оценив мой облик, встревоженно заметил Верест. — Не хочешь пойти домой и прилечь?

Ночь прошла ужасно. Кошмары сыпались как из рога изобилия. Раз десять я вскакивала, пила из крана и опять билась в полузабытьи, насыщая потом диван. Поднялась в шесть и мертвой зыбью шаталась по квартире, покуда в половине седьмого не позвонил Верест и не поинтересовался, почему я не сплю. И уже в заведении признался, что хотел удивить меня убийством Розенфельд. Нашел чем…

— Да нет, я в порядке, — отмахнулась я. — Ночью было хуже. Только не спрашивай в сотый раз, зачем я туда пошла, — я все объяснила. Хватит.

— Ты неисправима, — вздохнул он. — Из пяти убийств это четвертое, происходящее в непосредственной близости от твоего любопытного носа.

— Я никого не убивала, — проворчала я. — Не умею. Не хочешь — не верь.

— Я хочу в это верить, — возразил Верест. — В начале первого ночи на центральный пульт позвонила неуравновешенная особа и, сбиваясь на крик, поведала, что в доме таком-то на улице такой-то в шестнадцатой квартире происходят странные вещи. Дверь приоткрыта, в прихожей свет, разговоров не слышно. Заходить она боится. Представилась соседкой и бросила трубку.

— Это я звонила, из автомата… Не надо меня впутывать в этот эпизод, Олег, пожалуйста… Мне уже достаточно.

— Прибывший наряд обнаружил покойницу и впечатляющий бардак в квартире. Преступник воспользовался отмычкой. Старуху удавил очень быстро — она не успела в него вцепиться, под ногтями, кроме грязи, ничего нет. Смерть наступила ориентировочно в половине одиннадцатого, когда Розенфельд уже отходила ко сну. Пожилые люди рано ложатся… Твое счастье, что ты с ним разминулась. У меня нехорошее ощущение, Лида, что нас проследили вчера утром, когда мы ездили ее допрашивать. Кто-то успешно просчитал дважды два и получил верный ответ. Признайся, ты напоминала Постоялову про его выброшенные книги?

— М-м… Нет, Олег. Серьезно нет.

— Ты наследила в квартире?

— Н-нет… Хотя, слушай, да… Выключатели… Я не подумала. Но только не на двери. Дверь я открыла ногой.

— Хреново. Боюсь, твои пальчики уже пошли в дело. Ч-черт… Придется тебе признаваться. Пойми, дурочка, твои отпечатки на выключателе — единственные. Розенфельд не в счет, а преступник не дурак идти на дело с голыми руками. Осознаёшь расклад?

— Подожди, Олежка, не спеши. Давай потянем время. Я должна подумать. Не хочу думать в камере…

Он насторожился:

— О чем ты собралась думать?

— Убийца ничего не имел против Розенфельд лично. Он хотел обыскать квартиру, чтобы найти свою вещицу. Или добром договориться со старухой. Но он человек с дачи, понимаешь? Он знает, что добром эта скаредная особа ничего не отдаст. Она скорее удавится…

— Она и удавилась, — невесело хмыкнул Верест.

— Вот именно. И преступник вслепую переворачивает квартиру. Кто тебе сказал, что он нашел вещицу?

— А разве не так? — смутился Верест.

— Не вижу ни одного признака. Квартира перевернута вся. Найди преступник искомое, разве стал бы он рыться дальше? Нет, он вытряхнул и пересмотрел буквально все барахло, находящееся в квартире. Маловероятно, чтобы он обнаружил вещицу на самом последнем этапе обыска.

Верест сцепил пальцы и задумался.

— В прихожей под дверью разбитый торшер, — продолжала я. — Зачем нужно было его разбивать? Помимо торшера, он ничего не бил. Он выставлял, вываливал и просматривал. Старуху он задушил в дальней комнате. Логично допустить, что оттуда и начал шмон. В прихожей закончил. Представь его чувства, Олег. Пробраться в квартиру, задушить человека, согнать семь потов — и ничего не найти! Зачем убивал-то? Он в сердцах швыряет торшер на половик! Соседи не придадут значения — мало ли что бьется у бесноватой старухи…