Синий конверт - Игорь Шприц

Когда разъяренная вдова с трудом выбралась из беснующейся толпы приживалок, старца Дормидонта и след простыл. Вместо него по лестнице, грохоча смазными сапогами, поднялись сатанинские посланцы в виде городовых и составили протокол «О нарушении общественной тишины вдовою Гермогеновой».

Попытки вдовы объяснить произошедшее происками нечистой силы натолкнулись на грубое духовное непонимание. Всем, кроме городовых, было ясно, что старец был совсем даже и не старец, а зловредный Люциферов слуга, присланный обесчестить вдову в глазах верующих и тем самым помочь дьяволу творить свое зло. Где ж это видано, чтобы из Сибири человек мог так быстро прийти в столицу? А известно, что старцы ходют по Руси ногами!

Старушка, первая высказавшая это здравое суждение, была обласкана и награждена вниманием пришедшей в себя вдовы. Когда волнения стихли, вторая высказала еще более здравую мысль: такой скандал только усилит внимание к Евпитимье Иудовне! Что назавтра и случилось.

А подлый Люциферов слуга, он же старец Дормидонт, неторопливо выйдя на улицу, враз отыскал своих орлов-филеров, проинструктировал насчет появления наблюдающих революционеров и пошел до дому, где его, попискивая, ждала будущая звезда канареечного пения.

Еще одной петербургской тайной стало меньше.

Получив от начальства неожиданное отпущение будущих грехов в виде отпуска, Путиловский сел в кабинете за стол и забеспокоился. Берг был направлен в интересное заведение, но до сих пор о нем ни слуха, ни духа. Прошло часов восемь, срок вполне достаточный, чтобы раздобыть и донести информацию. Может, туда заявился Гершуни и Берг, совсем неопытный и юный, ждет подходящего момента для его ареста?

И Путиловский, движимый чувством тревоги, взял служебную карету и покатил на Шпалерную помочь Бергу. В его распоряжении было три часа. В десять его ждали в «Англетере». Ничего хорошего от гостиничного свидания он сам не ждал. Такая у него была привычка: лучше потом обрадоваться неожиданному подарку судьбы, нежели разочаровываться в, казалось бы, стопроцентном деле.

Заведение на Шпалерной ему было хорошо знакомо из давнего судебного эпизода, по которому проходили пятеро купцов первой гильдии из Нижнего Новгорода. Завершив удачно покупку нескольких паровых мельниц, они решили спрыснуть это дело в ресторане. Спрыснули, и очень даже хорошо. Поехали к девушкам. Душа просила праздника и дождалась: полный разгром всего заведения и труп одного из купцов с множественными колотыми ранами. Вилкой.

Путиловский вел расследование, в котором ничего не было ясно: кто с кем спал, кто не спал, кто с кем что пил, дрался, целовался и мирился. Он по крупицам восстанавливал всю многоцветную картину ночи, причем уцелевшие купцы только мешали следствию, потому что каждый стремился выгородить других и брал всю вину на себя. Самопожертвование и самоуничижение достигало невероятных высот.

Иногда даже казалось, что они оговаривают себя с каким-то мазохистским удовольствием, лишь бы вдоволь накаяться, наплакаться и истребовать себе вечной сахалинской каторги. На меньшее никто не соглашался. Пользованные купцами девицы тоже мало чем помогли следствию, потому что в голом виде (ночь была сродни афинской) все купцы были как братья-близнецы — с бородами лопатой, животами, слоноподобными ступнями и прочими атрибутами ночной купеческой жизни.

Все разрешилось как нельзя лучше, если можно так сказать применительно к человеческой смерти. По требованию Путиловского провели добавочное вскрытие, призвали трех лучших патологоанатомов столицы (трое составляют кворум!) и выяснили: купец отправился в мир иной без посторонней помощи, вследствие небольшой и ранее не замеченной аневризмы головного мозга. А вилкой его кололи, чтобы не придуривался, вставал и освобождал место для очередной перемены: дамы меняли кавалеров.

К этому времени из Нижнего как раз кстати приехал безутешный, но внутренне ликующий наследник миллионного состояния. Всех лжеубийц, среди которых были два его дяди, выпустили из-под стражи и извинились.

По сему случаю наследник устроил великую тризну по покойному, на которой гуляли все: и дядья, и патологоанатомы, и девицы, и насильственно привлеченный Путиловский… На третий день печальная процессия в полном составе, включая девиц и двух патологоанатомов, убыла в Нижний Новгород. Путиловский спасся, в последнюю секунду уговорив проводника тайком открыть двери запечатанного вагона-салона, в котором посредине стоял чудовищной красоты полированный гроб с безвременно усопшим, а по стенам — ломящиеся от вин и закусок столы с посудой и хор плакальщиц из Александро-Невской лавры…

Дом был тот же, но хозяйка и девушки уже совсем иные. Навстречу гостю, радушно улыбаясь, выплыла мадам Серчикова. Но улыбка сползла с ее уст, когда Путиловский, отведя мадам подальше от чужих ушей, сухо и официально потребовал немедленно представить ему целым и невредимым служивого человека по фамилии Берг.

Мадам, испуганно семеня, провела Путиловского к себе в апартаменты, затем помчалась наверх, ворвалась в комнату Зизи и принялась самолично облачать голого как младенец Берга. Тот вначале дико сопротивлялся, но, услышав про приход начальства, полностью овладел своим непослушным телом и милостиво позволил Серчиковой одеть себя с ног до головы.

Маленькая голенькая Дарья-Зизи, чьи высокие груди наконец-то покорились отважному горновосходителю, печалилась в уютной постели. Берг сильно поднялся в ее глазах рассказами про убийц и террористов, которых он смело истреблял десятками и сотнями. И теперь, когда праздник только начался, его забирают… наверно, стрелять в этих негодяев! Боже, ему угрожает опасность! И Зизи бросилась Бергу на шею — прощаться навсегда. Что может быть отраднее для сердца настоящего мужчины?

Походкой закоренелого ловеласа Иван Карлович гордо прошествовал вниз по лестнице. Мадам опытной рукой направила его стопы в свои апартаменты, что Берг, иронично усмехнувшись, воспринял как очередную попытку соблазнения. Однако при виде спокойно сидящего за столом Путиловского весь хмель и гонор из головы Ивана Карловича как ветром сдуло.

Движением руки Путиловский отпустил мадам и ласково спросил Берга:

— Ну-с, какая информация?

И Берг, удивляясь себе, абсолютно спокойно, с достоинством настоящего мужчины сел за стол и вкратце изложил все, что успел узнать о Гершуни и времени его появления. Более того, его не мутило, голова приобрела ясность, речь — ранее не виданную логичность, а взор — твердость и мужество.

— Отлично! — подвел итог Путиловский и прозвонил брегетом. — Кстати, через час поезд на Гельсингфорс. Вы бы не хотели лично просмотреть пассажиров? Сегодня, я вижу, для вас удачный день.

— Да! — скромно обронил Берг. — Кое-что удалось!

Филеры, чтобы не простыть, каждые полчаса менялись местами: один уходил на лестницу этажом выше квартиры Жерар-Марон, а второй ходил по улице. Поэтому, когда Крафт прошел вначале в одну сторону, а через двадцать минут в другую, его не заметили как повторяющееся лицо и не сделали пометки: «Молодой блондин. 25 лет. Усы, рост выше среднего».

Ровно в назначенное время к подъезду подкатила карета, и Сипягин, прикрыв лицо воротником, скользнул внутрь. Лошади тут же рванули, и карета исчезла за поворотом.

Крафт, изображая из себя случайного зеваку, неторопливо двинулся в обратную сторону. Филеров он тоже не приметил, потому что они успели поменяться местами. Не знал он ничего и о только что произошедшей сцене: когда Сипягин вышел из квартиры, филер не успел подняться вверх по лестнице и совершенно автоматически встал перед своим главным начальником во фрунт, чем выдал себя с головой. Однако храбро сказал все, что ему велел говорить Медянников.

Взбешенный двумя чрезвычайно неприятными событиями — старушками в окне и слежкой, Сипягин чертом ринулся в карету, чтобы по приезду в министерство задать всем, а главное Ратаеву, такой нагоняй, что небо с овчинку покажется! Он им не мальчик, за которым нужен глаз да глаз!

Честно говоря, ничто не мешало Крафту в эти тридцать с небольшим секунд приблизиться к карете на прицельное расстояние, разрядить револьвер в крупную фигуру разъяренного министра и скрыться в темноте дворов. Револьвер лежал за пазухой, а стрелок он был изрядный.

Однако такая мысль даже не посетила его голову. Павел с юных лет был одержим идеей всемирного порядка и дисциплины: одни должны готовить оружие, вторые — исполнителя, а уж исполнитель должен принести себя и врага в жертву. Иначе все пойдет неправильным путем и сломается.

К тому же Крафт боялся боли и лишений и не мог себе даже представить собственное заключение в тюрьме. Тем более допросы, на которых его могли избить и поранить. Поэтому он отметил в голове время прибытия и убытия Сипягина, наличие посторонних на улице, освещение, состояние мостовой и присутствие дворников в соседних дворах.