Синий конверт - Игорь Шприц

— Проходите сюда! — и мадам ловко направила Берга по пути разврата в собственные апартаменты. — Раздевайтесь, я сейчас!

Обрадованный Берг прошел в указанном направлении и застыл в изумлении перед красотой интерьера. Воспитанный в строгих солдатских традициях, он даже и помыслить не мог, что в Петербурге могут существовать такие роскошно отделанные комнаты. Золотую кровать под малиновым балдахином украшали с десяток серебряных ангелочков, дующих изо всех сил в серебряные же трубы, возвещая всему миру о славных деяниях, совершенных на этой самой кровати многочисленными друзьями дома.

Как всякий истинный джентльмен, Берг сразу исполнил пожелание дамы и снял с себя пальто и котелок, остановившись в недоумении, куда же девать снятое. Подумав, он осторожно сложил пальто вдвое и украсил им один из малиновых стульев. Да, следует еще заметить: в комнате царил приятный полумрак, что объяснялось полностью опущенными золотыми шторами и плотными малинового цвета ламбрекенами по оконным проемам.

Через минуту, которую Берг потратил на тщательное приведение себя в порядок (сморкание, причесывание и разглядывание в зеркале), в комнату мелкими шажками вплыла мадам Серчикова, сменившая халат с драконами на халат с райскими птичками, тем не менее очень похожими на дракончиков. В руках у нее был поднос с шампанским и бокалами.

— А вот и я! — Заманчиво улыбаясь, она поставила поднос на столик и профессионально быстро наполнила бокалы. — За нашу встречу!

«Черт! — подумал Берг. — Да здесь просто хорошо!» И он душою понял неуловимого Гершуни, а также всех своих товарищей, которые расхваливали Ванечке прелести посещения подобных мест. Однако он совсем забыл представиться!

— Чиновник для особых поручений Иван Карлович Берг! — Берг вытянулся во фрунт и щелкнул каблуками.

— Очень приятно! А я буду Манон! — и мадам изобразила нечто похожее на книксен.

Далее воцарилось молчание, и только поэтому Берг выпил три бокала подряд. В голове приятно зашумело, взгляд новоявленного Казановы затуманился, и мадам предстала несколько в ином свете — уже как Дульцинея перед взором Дон-Кихота…

— Мадам! — начал свой комплимент Берг, но не закончил, потому что Дульцинея повела плечиками и халат соскользнул, обнажив крупное мясистое тело, обремененное лишь двумя черными шелковыми чулочками с кружевными подвязками.

Такого абсолютно нового для себя зрелища нервная система Ивана Карловича, утомленная несколькими днями приключений, не выдержала, и он упал на ковер в глубоком обмороке, подмочив свою репутацию и сюртук шампанским.

В кабинет Зволянского Путиловский, как триумфатор, был пропущен вне очереди.

— Павел Нестерович, заранее знаю, о чем вы будете меня просить! — Зволянский быстро вышел навстречу Путиловскому и протянул ему руку первым. Это был большой знак отличия. — Министр запретил нам охранять его в местах, где он реализует свое право на личную жизнь. И я его понимаю!

— Сергей Эрастович, если таким же образом его понимают террористы, тогда я полностью спокоен. Даже более вас! — съязвил Путиловский. — Но увы! Они не обладают нашим с вами благородством. Более того, я подозреваю, что именно такие места они и ищут в первую очередь.

Зволянский глубоко вздохнул. Он думал точно так же. Но служебная субординация превыше всего.

— Я вчера советовался с Плеве, у него богатый опыт управления Департаментом.

ДОСЬЕ. ПЛЕВЕ НИКОЛАЙ КОНСТАНТИНОВИЧ

Родился 8 апреля 1846 года. Из дворян. Окончил Московский университет со степенью кандидата юридических наук. С 1867 года — на службе в Московском окружном суде. В 1879 году назначен прокурором Санкт-Петербургской судебной палаты. С 1891 по 1884 год директор Департамента полиции. С 1884 года сенатор, в 1894 году назначен государственным секретарем. С 1899 года министр, статс-секретарь Княжества Финляндского.

— Николай Константинович порекомендовал не злить Дмитрия Сергеевича. Сипягин не мальчик, военный муж, храбр, справедлив. Мы усилим охрану в присутственных местах. Но сами понимаете… — Зволянский состроил хитрую мину. — Есть лазейка. Частным лицам не возбраняется из любопытства, не более того, следить за другими частными лицами, никоим образом не вмешиваясь в их частную жизнь. Так что я вас прошу отдохнуть несколько дней. И ваши люди пускай отдохнут — этот храбрый немчик! Во время отпуска, естественно, вы — частные лица!

— Удивительно, но в этом вопросе наши взгляды полностью совпадают. — Путиловский коротко наклонил голову: — Разрешите идти?

— Разумеется, Павел Нестерович. И еще: как частное лицо, я тоже очень любопытен!

На том и расстались, довольные друг другом и невысказанным.

В поисках Медянникова Путиловский сразу направился в филерское отделение, где филеры отогревались, обменивались новостями и получали инструкции. Медянников возлежал на скамье, крестец его был деликатно обнажен, и сразу два дюжих филера по очереди с почтением растирали драгоценную часть тела сложной смесью скипидара, муравьиного спирта и эфира. А Медянников блаженно похрюкивал.

Путиловский дождался окончания процедуры и увел болезного в свой кабинет.

— Евграфий Петрович, новое дельце. Как у вас со здоровьем?

— Эхе-хе… — только и вымолвил Медянников. — Были б кости, а мясо будет.

— Министра надо попасти.

— У министра много путей. За всеми не уследишь!

— Тайные дорожки. Женщины, карты, канарейки…

Медянников обиделся:

— Канарейки! Ишь, как вы нас… канарейки! Правильно — кенари! Нет, Сипягин до кенарей не дорос. Тут особое должно быть мироощущение. Сладостное!

— Посмотрите, где он без охраны бывает. — Путиловский помедлил, но высказал: — Прошел слушок, что у него есть страсть. Тайная.

— Всякая страсть хороша, пока тайная. Блудит, значит… бес в ребро! Тьфу!

— Это его личная жизнь, и мы не должны в нее вмешиваться. Но предупредить покушение — наша обязанность. Мы с вами с сегодняшнего дня в отпуске и посему можем действовать как частные лица…

Лицо Евграфия Петровича неожиданно приняло отсутствующее выражение, точно он услышал далекий и поэтому очень тихий звук. Путиловский замолк, чтобы своими речами не мешать слушать. Сложная гамма чувств пробежала по лицу Медянникова, и вдруг оно озарилось внутренней радостью.

— О! — Медянников распрямился и сразу помолодел, — Легче стало! Вот что значит отпуск — отпустило! Павел Нестерович, считайте, что Сипягин у вас за пазухой!

Он гоголем прошелся по кабинету, пошевеливая задом для полной проверки туловища. Нижняя часть заработала исправно, сразу оживилась и голова:

— А где же наш Ванечка? У меня с ним партия не закончена!

— Я его в публичный дом отправил, Гершуни ловить.

Медянников застыл на месте:

— Ой, Павел Нестерович, что ж вы наделали? Он же нецелованный!

Путиловский от такой информации оторопел:

— А вы откуда знаете?

— Я все знаю! Отпустили ангелочка с чертями в салочки играть! Бедный Ваня… — Медянников тяжело вздохнул.

— Ну что уж вы так убиваетесь? — фыркнул Путиловский. — Иван Карлович не мальчик!

Действительно, Иван Карлович уже не был мальчиком. Произнеси Путиловский фразу пятью минутами раньше — он оказался бы не прав и вынужден был бы принести свои извинения. Впрочем, потребовал бы Берг извинений за искажение прискорбного факта своей биографии или нет — сие неизвестно. Потому что в данную минуту бывший «мальчик» плавал (в переносном смысле) в море блаженства. Все разрешилось как нельзя лучше.

Потеряв сознание при виде обнаженной Мессалины, Берг инстинктивно совершил самый грамотный поступок в своей жизни. Как только рассудок вернулся в ненадолго покинутое тело и перед глазами замаячили неясные тени, Иван Карлович решил, что его снова ударили по голове с целью ограбления.

Но дело обстояло совсем иначе. Разумеется, его грабили, но другим, неизмеримо более приятным способом! Во-первых, с него сняли всю одежду, включая «невыразимые» и носки на длинных резинках. Во-вторых, его положили на кровать и заботливо прикрыли розовым стеганым одеялом. В-третьих, ему обтирали лицо платком, смоченным прохладной и душистой туалетной водой.

Увидев, что глаза бедолаги приоткрылись, но еще туманны, Манон (это она суетилась вокруг Берга) вздохнула с облегчением:

— Я так напугалась, так напугалась! Думала, сердце. У нас приличный дом! Никто никогда — слава Богу — не умирал! Ванечка! Живой!

И, одержимая приступом филантропии, Манон, быстро скользнув под одеяло, принялась осыпать благодарными поцелуями лицо и прочие части тела Берга. Ради чистоты картины следует отметить, что Манон, равно как и Берг, была в чем мать родила. Но о кровосмешении не могло идти и речи, потому что матери у них были разными: у Берга чувашка, у Манон — русачка из-под Воронежа.