Русь залесская - Борис Тумасов

- За добро ваше век помнить буду. И за то, что с Сагиркой помогли счесться, низкий поклон… Но не могу я боле тут оставаться, к земле меня тянет… Не нынче, так весной, всё одно уйду. Весной от земли дух такой, что душе покоя нет и руки по сохе чешутся… А допрежь, как в деревню идти, в Москву зайду, попытаю ещё раз счастья, может, хоть Меланью сыщу.

Гаврила вошёл в Москву в воскресный полдень. В пасмурном небе плыл колокольный перезвон; у колодца на Зарядье три молодки в шубейках, оставив ведра, о чём-то судачили; проехал мужик на санях; народ шёл к обедне.

Внимательно вглядываясь в каждую, что хоть чем-то напоминала Меланью, Гаврила не торопясь подошёл к Кремлю. От Москвы-реки по Занеглименью тянулся длинный боярский обоз с разной домашней рухлядью. Многочисленная челядь плелась обочь.

Сам боярин ехал с семьёй в возке, запряжённом цугом. В открытое оконце возка Гаврила успел разглядеть красный нос, торчащий из стоячего воротника шубы, и высокую боярскую шапку.

Оказавшийся рядом с Гаврилой словоохотливый монах в зипуне поверх рясы сказал:

- Рязанский болярин Дмитрий Бессонов в Москву из Рязани съехал. Намедни ещё один прикатил… А на прошлой неделе черниговский болярин Родион Нестерович, а с ним полторы тыщи слуг, челом великому князю ударил. Теперь недалече отсель тот Родион усадьбу возводит… - И добавил: - Ныне многие под руку Москвы встают, Москва ныне в силу входит!

Обоз проехал. Держась гурьбой, в Кремль прошли, переговариваясь, мастеровые.

- В Успенской митрополит седни обедню служит!

- Пойдём послушаем грека…

«А не походить ли и мне по церквам, - подумал Гаврила. - Может, Меланья в какой? А коли не сыщу, так схожу за Яузу, поспрашиваю Данилку».

В Успенский собор Гаврила попал, когда молебен закончился, у амвона ещё толпились исповедовавшиеся. Исповедовал сам митрополит… Гаврила задумался. Вздрогнул от неожиданности, когда раздался громкий голос.

- В храм вступая, мысли мирские за притвором оставляй…

В упор на него смотрел митрополит. Тусклый свет свечей выхватывал из темноты его худое, неподвижное лицо. От этого пронизывающего взгляда Гаврилу пробрал мороз.

А митрополит уже спрашивал:

- Кайся, в чём грешен?

Гаврила повалился на колени.

- В тяжком грехе каюсь, людскую кровь пролил!

Сурово нахмурился митрополит, а Гаврила, торопясь и захлёбываясь, рассказывал, как Василиску угнали в неволю, и как с Меланьей в лесу укрывались, и как надругался над ним Сагир-хан, и он после того в лес ушёл да там с тем Сагиром рассчитался…

Умолк Гаврила, задумался митрополит. В страхе ждал Гаврила, но вот митрополит покрыл его голову, глухо сказал:

- Отпускаю грехи твои, бо нет на те вины, и не людей ты убивал, а насильников…

И почудилось Гавриле, что говорит это митрополит не только ему, но и Петрухе, и Левше, и деду Пахому, и Серёге, и другим ватажникам-лесовикам…

За Яузу Гаврила попал к вечеру. Без труда отыскал с ободу бронников. Шёл притихшей улицей, заглядывал во дворы. Дома всё больше маленькие, на три окна, а рядом мастерские. И в каждом дворе высокие поленницы дров. Попадались дома и побольше.

У проходившего мужика спросил Данилку. Тот руками развёл:

- О таком и не слыхивал!

Гаврила с ним согласился:

- То так. Богат мужик везде знаем, а убог и во своём граде неведом ходит.

Из переулка, навстречу Гавриле, вышел смуглый, чернобородый мастеровой в заячьем треухе и новом полушубке. На ногах у мастерового не лапти, как у Гаврилы, а обшитые кожей валенки.

«Богато живёт, - подумал Гаврила. Лицо мастерового показалось ему знакомым. - Где я его видел?»

Мастеровой прошёл мимо, а Гаврила глядел ему вслед и терялся в догадках. И тут, когда мастеровой был уже далеко, Гаврила припомнил день, когда повстречался с Данилкой в Москве и тот дал ему целую горсть денег. Тогда этот самый человек стоял рядом с Данилкой.

- Послушай, дядя! - бросился догонять мастерового Гаврила. Тот остановился. - Скажи, как сыскать Данилку? Молодой такой…

- Погоди, погоди, - прервал его мастеровой, внимательно вглядываясь в Гаврилу. - Кой я тебе дядя, меня Олексой кличут. А вот тебя я, кажись, припоминаю. Уж не тя ли как-то на масленой мы с Данилкой встречали?

Рот у Гаврилы растянулся в улыбке, он закивал головой.

- Вот так да, сыскался, пропащая душа! - обрадовался Олекса. - А мы тебя тут ищем. Пойдём со мной! - Олекса взял Гаврилу за рукав. - Я те не только Данилку, а ещё кого-то покажу. Вот уж истинно обалдеешь…

Глава 6

Боярин Плещеев с посольством возвращался из Литвы на Русь. Больше месяца гостил он у великого князя литовского Гедимина.

Снаряжая посольство, Калита наказал без невесты для княжича Семена не возвращаться, а заодно выведать всё о тверском князе Александре.

Александра Плещеев не раз видел в замке на Турьей горе среди множества знатных придворных литовского князя. Тверской князь всегда стоял в стороне, угрюмый и мрачный.

«Несладко те, видимо, на чужбине живётся», - подумал тогда Плещеев.

Невесту для княжича Семена сыскали. Вот она, литовская княжна Айгуста, едет впереди.

«Одобрит ли Иван Данилович выбор? - думал боярин, покачиваясь на сиденье. - Худа дюже да костлява. Ну, даст Бог, на русских харчах отъестся. А то, что годами маленько старше княжича, так то невелика беда».

От Орши пошла родная Русская земля. На границе княжна пересела из возка князя литовского в крытые сани князя московского. Накидывая ей на плечи дорогую соболью шубу, подарок Калиты, Плещеев заметил, как жадно заблестели глаза у провожавших княжну литовских бояр, подумал:

«Что, небось удивились? Так зрите же, у московского князя не только шубы и шапки собольи, и сани изнутри соболями устланы. Знаю вас, всё Гедимину перескажете! И о том не утаите, какие молодцы нас в Орше встретили. - Боярин с любовью оглядел сотню московских дружинников. - Молодцы как на подбор! Знайте же, - со злой радостью продолжал думать своё Плещеев, - и не помышляйте тверского князя брать под защиту! А то, что невесту в Литве искали, сие не от слабости.

И, уж конечно, среди русских княжон либо боярских дочек для княжича Семена нашлась бы княжна и лицом пригожей, и дородней. Да нынче великий князь Иван верно рассудил, надобно себя от Литвы обезопасить… Калита всё с умом творит!»

Плещеев закрыл за княжной дверку саней, уселся в другие, крикнул:

- Гони! - и, довольный, потёр руки.

Взрыхлив снег, кони легко взяли с места. Следом, вытянувшись лентой, по двое поскакала дружина.

День только начался, когда из замка на Турьей горе выехала кавалькада охотников. Всадники оживлённо переговаривались. Ожидалась хорошая охота. Накануне егеря обнаружили берлогу, и теперь решено было поднять медведя из спячки.

Маленький, тщедушный вельможа то и дело вертелся в седле, тараторил:

- Говорю я, зимой и весной медведь злой. Весной от голода, зимой оттого, что спать не дали. Надобно травить медведя собаками.

Гедимин насмешливо взглянул на говорившего и, пряча улыбку в пушистых усах, пробасил:

- Предоставь это мне. Пусть егеря только поднимут, а я самолично убью его.

Князь Александр ехал чуть позади. Рядом боярин Колыванов. Сегодня Александр твёрдо решил поговорить с литовским князем.

«Надоело, - думал он, - что на тя глядят как на вассального князя. А тут ещё московским послам Гедимин такую честь оказал! Плещеев-то, богохульная рожа, - Александр от злости передёрнулся, сплюнул через плечо, - над новгородскими боярами глумление какое учинил!»

Под утренним солнцем снег искрится и переливается. Александр щурится, почему-то припоминает детство, как мальчишкой бегал на Тверцу кататься на салазках. От этих воспоминаний сжало душу. Давно уже не было вестей из Пскова…

Егеря обложили берлогу. Собаки рвались из рук, неистовствовали. Охотники спешились, стали в стороне. Гедимин подошёл к здоровенному егерю, ковырявшему рогатиной в берлоге, прислушался к рычанию зверя, сказал утвердительно:

- Злится.

Александр промолвил так, чтобы слышал один Колыванов:

- Экая невидаль! Да у нас на Руси парнишки и те на медведя хаживают, а тут сколь навалилось, - и ушёл в кусты.

Он не видел, как медведь вылез из берлоги, как Гедемин, выхватив у егеря рогатину, пошёл на зверя.

Схватка была короткой, и, когда Александр возвратился, медведь уже лежал на буром от крови снегу.

Александр разыскал глазами Гедимина. Тот, разгорячённый, распахнув подбитую мехом куртку, сидел на пне и наблюдал, как егеря снимают со зверя шкуру. Поодаль шумною толпою стояли вельможи. Маленький, тщедушный вельможа, тот, что дорогой предлагал травить медведя собаками, кружился на одной ноге, перебивая всех: