Мария Каллас - Клод Дюфрен

К счастью, в том же июле 1952 года в творческой жизни Марии произошли и радостные события. Прежде всего речь идет о выгодном контракте, предусматривавшем исполнение ею роли в опере «Джоконда» в театре «Арена ди Верона». Еще более важным для певицы стал контракт со студией звукозаписи «ЭМИ». Когда Мария поставила свою подпись, обязуясь записать несколько арий, Вальтер Легге, художественный руководитель студии, вздохнул с облегчением. И ему было из-за чего волноваться! Вот уже более чем полтора года супруги Менегини своими обещаниями водили за нос незадачливого директора. И всякий раз, когда Мария вроде бы была готова подписать контракт, она находила причину отложить это. К тому же Баттиста постоянно вмешивался в ход переговоров со своими замечаниями. Видно, что они добивались повышенного гонорара.

В книге, посвященной оперной диве, Арианна Стасинопулос привела слова Вальтера Легге: «У меня до сих пор болит рука всякий раз, когда я вспоминаю о том, как вместе с Дарио Сориа таскал охапки срезанных цветов и растений в кадках в ее квартиру в Вероне».

Супруги Менегини остались равнодушны к языку цветов. Переговоры растянулись на долгие месяцы. Несчастный директор, казалось бы, уже привыкший к запросам оперных певиц, поскольку сам был женат на знаменитой Элизабет Шварцкопф, потерял всякую надежду. Неожиданно ему позвонил Баттиста Менегини, чтобы сообщить, что его супруге понравились последние предложения и она подпишет контракт. Не поверив своим ушам, директор студии звукозаписи тут же отправился в Верону. Он явился в дом Менегини с еще большей, чем все предыдущие, корзиной цветов, затем вынул из кармана контракт и протянул авторучку певице… И тут Менегини артистично и с заметным удовольствием исполнил свой коронный «итальянский» или, скорее, «китайский» номер.

«Моя супруга очень суеверна, — сказал он, — она имеет привычку не подписывать сразу представленный ей на подпись контракт. Она считает, что это приносит ей несчастье. Но самое позднее недели через две мы вышлем вам подписанный контракт, который будет составлен по всей надлежащей форме. Даю вам честное слово!»

Разумеется, и через две недели Вальтер Легге все еще ждал этот злополучный документ. Он вновь примчался в Верону. И все повторилось с той же единственной целью: вытрясти из директора студии звукозаписи как можно больше денег! Бедолаге ничего не оставалось, как согласиться с кабальными условиями договора, навязанными Баттистой Менегини.

Когда многие годы спустя Баттиста Менегини все с той же неуемной энергией будет отстаивать свои права на наследство бывшей супруги и судиться с Евангелией по поводу раздела доставшегося им праздничного пирога, он по-прежнему останется в душе импресарио, требовавшим свой процент.

Что же касается Каллас, то в ее жизни ожидалось совсем другое, чисто творческое событие, следствием которого станет признание певицы лондонской публикой, перед которой она еще никогда не выступала.

Прибытие Марии Каллас в Лондон напоминало приезд королевы. На оперную диву, появившуюся в сопровождении семенившего за ней Титта и двух секретарей, набросилась толпа журналистов. Перебивая друг друга, они задавали ей десятки вопросов, на которые она отвечала с ангельским терпением. Поселившись в самом роскошном номере «Савойи», она дала пресс-конференцию. 8 ноября 1952 года ее ждала премьера в «Ковент-Гардене», на престижнейшей оперной сцене, повидавшей на своем веку великое множество знаменитостей. Мария пела в «Норме». Ее игра достигала такого драматического накала, а голос был насыщен такими эмоциональными красками, что очарованная публика устроила ей овацию, которую было слышно далеко за пределами зрительного зала. Она дала пять представлений при полном аншлаге, а британская критика высказала всеобщее мнение. «Великая и прекрасная, словно дива Викторианской эпохи, сошедшая с полотен Милле», — написал Филип Хоуп-Уоллесс.

На Марию обрушился поток самых лестных отзывов. Радужную картину портило только одно темное пятно: некоторые критики отмечали излишнюю полноту певицы. Насмешкам подвергалась, конечно, не певица, а женщина. И она воспринимала мелкие уколы недоброжелателей так, словно речь шла о пущенных в нее отравленных стрелах. Следует отметить, что пересуды по поводу полноты бедер оперной дивы или внушительной толщины ее икр велись в прессе далеко не в первый раз. Один итальянский журналист из Вероны после того, как она спела в «Аиде», превзошел в язвительности всех своих коллег по перу. В книге «Мария Каллас по ту сторону легенды» Арианна Стасинопулос привела его слова. «Было невозможно отличить ноги находившихся на сцене слонов от ног Марии Каллас», — написал этот грубиян.

Не прекращавшаяся полемика вокруг ее внешнего вида все больше и больше задевала самолюбие Марии. Даже превратившись в стройную женщину, Каллас-сильфида никогда не сможет забыть Каллас-толстушку.

И все-таки, как известно, оперная публика прежде всего ценит в исполнителе голос. Любители оперы готовы были закрыть глаза на полноту певицы, если своим голосом она ласкала их слух. Так, миланская публика с нетерпением ожидала Марию на новый сезон в «Ла Скала». В декабре 1952 года для певицы начался второй этап восхождения на самую престижную в мире оперную сцену. Похоже, ей предстояло выдержать жестокую борьбу с конкуренткой, поскольку поклонники бельканто разделились на два противоположных лагеря: сторонников Тебальди и поклонников Каллас. Те и другие поддерживали своих кумиров с таким неистовым пылом, что атмосфера в зале всегда обещала накалиться до предела. Глава клакеров, который по обязанности остается беспристрастным и выполняет волю того, кто ему платит, пользовался ситуацией, чтобы постоянно переходить из одного лагеря в другой. В зависимости от суммы взятки, полученной от «тебальдистов» или от «калласистов», он организовывал в зале бурю аплодисментов или оглушительный свист.

Директор театра Гирингелли сделал хитроумный ход, чтобы соперничество двух группировок поклонников не закончилось потасовкой. Он разделил театральный сезон на две части: в первой выступала Мария, а во второй — Рената.

В своей части сезона наша оперная дива пела в трех операх: «Макбет», «Трубадур» и «Джоконда». Роль леди Макбет уже не первый раз внушала ей недоброе предчувствие. Следует отметить, что положенное на музыку произведение Шекспира отнюдь не способствовало поднятию настроения Марии. Настраивала на мрачный лад и музыка Верди. И вот Мария, за которой пристально следила не только публика, но еще и не полностью покоренные ее талантом критики, в тот вечер, 7 декабря, когда пела партию леди Макбет, заткнула рот последним злопыхателям, произведя незабываемое впечатление на истинных любителей оперы. Жан Пьер Реми, описывая игру и голос примадонны во время этого спектакля, говорил об «охваченном страхом демоне, о сопрано на грани человеческих возможностей, способном одновременно звучать то по-звериному исступленно, то чрезвычайно нежно… Призрак, издающий нечеловеческие вопли, и светская дама, предлагающая выпить у нее в доме тому, чью бдительность она желает усыпить…» Во славу гения Каллас от партера до балкона на протяжении целых двадцати минут раздавался гром аплодисментов.