Король медвежатников - Евгений Сухов

Словом, с появлением во дворце графа Мазарина здешние обычаи не претерпели особых изменений. Кроме гостевой комнаты существовала еще и женская половина с роскошным садом, где любили отдыхать жены и наложницы. А граф, напоминая жеребца-иноходца со стадом кобылиц, без устали покрывал своих женщин во всех закоулках дворца.

Его тело от сытой жизни покрылось заметным жирком, а меч, еще недавно без устали рубивший неприятелей, теперь затупился и покрылся ржавчиной. Такая беззаботная жизнь так понравилась графу, что он отодвинул продолжение Крестового похода на неопределенное время. А кроме того, он недоверчиво относился даже к высказываниям папы по поводу вызволения Гроба Господня и со смехом рассказывал о том, что Иннокентий III силен не только в проповедях, но и в искусстве обольщения.

Именно последние суждения рыцаря Иннокентий III считал наиболее тяжким грехом.

Скоропалительных выводов он никогда не делал и полученную информацию перепроверял из разных источников, когда же поступил донос от оруженосца самого графа, то сомневаться в безгрешности любимца уже более не приходилось. Присев за стол, Иннокентий III быстро набросал письмо, после чего скрепил его личной печатью и, вручив депешу гонцу, строго наказал:

— Отдашь его епископу Марку лично в руки. От того, как ты выполнишь мое задание, зависит не только твоя карьера, но и, возможно, жизнь. — Гонец, юноша лет восемнадцати, выжидательно молчал, не смев поднять на святого отца грешные очи. — Если ты сделаешь все в точности, обещаю походатайствовать перед французским королем, чтобы он произвел тебя в рыцари.

— Вы очень добры ко мне, ваше святейшество! — Юноша упал перед Иннокентием III на колени.

Всю ночь Джулио снились кошмары. Лютые персонажи картины «Страшного суда» вдруг неожиданно приобрели живое воплощение и до самого рассвета, с кочергами наперевес, гоняли его по всей Палестине. Дважды красивая наложница Рамиля нежно будила его поцелуем, пытаясь спасти от тревожного сна. Но едва он забывался вновь — сон повторялся и всякий раз был ужаснее предыдущего. А когда он наконец пробудился окончательно, то, к своему удивлению, заметил стоящего у ложа епископа Марка. Рамиля, натянув одеяло до самой переносицы, расширенными от страха глазами смотрела на нежданного гостя. А рядом с епископом, обнажив мечи, стояло несколько рыцарей.

— Граф Джулио Мазарин, по приговору суда инквизиции вы арестованы.

Остатки грез улетучились мгновенно.

— В чем дело, господа?! Я доверенное лицо его святейшества, — поднялся граф. — Вы хотите неприятностей?! В Константинополь меня направил сам папа.

— Ведите себя так, как подобает рыцарю… — сдержанно укорил его епископ. Помолчав, негромко добавил: — Мы исполняем волю папы.

— Ах, вот оно как! — И, повернувшись к рыцарям, закованным в броню, Джулио произнес: — Почему вы не поднимаете забрала? Я хочу посмотреть на ваши лица! Трусы, поднимите забрала! Вам должно быть стыдно, что арестовывают вашего господина! — вскричал граф.

Было заметно, что рыцари испытывают смущение. Но вот один из них поднял забрало, и граф узнал в нем барона Вагнера. Еще неделю назад они пили вино из одного кубка, а теперь он один из тех, кто должен подкладывать в полыхающий костер хворост.

Кто же другой?

Звякнул металл, и граф увидел лицо второго рыцаря. Это был его оруженосец, рыцарь д'Эсте. Ничего удивительного в том, что он не узнал его сразу, теперь тот был в новой броне. Вот, оказывается, какова цена предательства своего патрона!

— Спасибо, господа, — сдержанно произнес граф Мазарин. — Вы сполна удовлетворили мое любопытство.

На шестой день заточения графа навестил епископ. Трудно было поверить, что совсем недавно они считались друзьями, — сейчас их разделяла пропасть, какая существует между живыми и мертвыми.

Присев на топчан, епископ спросил:

— Ты хочешь исповедаться?

— Нет, — отрицательно покачал головой граф.

— Может, у тебя имеется последнее желание?

— Мне бы хотелось умереть, как дворянину… от удара меча, — поднял граф глаза на епископа.

Епископ задумался. Наконец он произнес, нахмурившись:

— Сделать это можно будет лишь с разрешения святой инквизиции. Ты же знаешь, граф, что еретики проходят очищение… на костре.

— Когда-то мы были с тобой друзьями, — ненавязчиво напомнил рыцарь, подняв руки. И на них почти умоляюще громыхнули цепи.

— Хорошо, я попробую выполнить твою просьбу, — произнес епископ после некоторого раздумья. — Хотя это будет очень нелегко.

— У меня есть и второе желание, — сказал граф.

— Если оно не такое обременительное, как первое, я постараюсь его исполнить, — негромко пообещал священник.

— Я хотел бы взглянуть перед смертью на «Мадонну».

— Почему? — удивился епископ.

— Не знаю, стоит ли говорить об этом священнику, — заколебался граф Мазарин.

— Ничего, сын мой, говори, все-таки я не первый день живу в этом грешном мире.

— Она похожа сразу на всех женщин, которых я когда-то любил.

— Хорошо, ты увидишь «Мадонну», — прикрыл за собой дверь епископ.

Помост был наскоро срублен перед дворцом паши из пальмовых стволов. Пахло свежим тесом и цветочным нектаром. Собравшихся было немного: местные жители, немногие рыцари, священнослужители и десятка два женщин, из тех, что обычно волочатся за каждым обозом. Все присутствующие воспринимали казнь как некий выход в свет — весело переговаривались между собой, громко хохотали и с интересом посматривали вокруг. Заметив знакомых, женщины громко кричали через головы собравшихся и энергично размахивали руками.

Графа сопровождали трое стражников. Один из них шел впереди и отчаянно орал:

— Разойдись! Разойдись!

Толпа покорно раздвигалась, пропуская процессию. Граф выглядел сильно постаревшим. На впалых бледных щеках проступала рыжая щетина. На худых руках, напоминавших плети, звенели тяжелые цепи. У помоста стража приостановилась. Молодая женщина, заслонив дорогу, о чем-то энергично беседовала с кавалером. При этом ее грудь так томно приподнималась, что было ясно: ее мысли далеки от предстоящей казни. Стражник, шедший впереди, отодвинул ее алебардой и чинно зашагал дальше.

На помосте, воткнув топор в колоду, стоял палач — рыжий детина с необыкновенно могучей шеей. Он был из бывших ремесленников, что прибиваются к воинству править мечи и чинить латы. Попавшись на краже, мастеровой был приговорен судом к отрубанию ладони. Но за день до того умер палач, и, поддавшись на уговоры епископа, он занял место палача, чем заработал себе помилование. И теперь так преуспел в этом деле, что срубил голов куда больше, чем целый полк рыцарей.

Перед началом казни палачу полагалось продемонстрировать свое мастерство, и, подбросив топор высоко вверх, он ловко поймал его одной рукой. Затем выбросил топор из-за спины. Крутанувшись в воздухе несколько раз, топор был с ловкостью подхвачен им. Заплечных дел мастер, не зная устали, метал топор попеременно то правой, то левой рукой и, рискуя поранить собственные конечности, ловко подхватывал его у самого настила. А когда интерес собравшихся был разогрет, он с ожиданием посмотрел на епископа Марка, сидевшего неподалеку в торжественной фиолетовой сутане. Место для епископа было выбрано не самое удачное, Марк сидел как раз против солнца, без конца щурился и прикрывал ладонью глаза, наблюдая за происходящим.

Палач терпеливо ожидал, когда рука святейшего упадет вниз. Вот тогда можно будет подвести обреченного на казнь к колоде и показать свое мастерство. Но рука епископа, застыв у самого лба, не желала падать.

— Я хочу увидеть «Мадонну», — явственно произнес граф.

Люди, стоявшие у подноса, переглянулись. У графа явно началось помутнение рассудка. С обреченными на смерть подобное происходит нередко.

Епископ молчал.

— Ты мне обещал! — в гневе воскликнул Джулио.

Рука его преосвященства слегка приподнялась. Палач насторожился — совсем не похоже, что это было разрешение на казнь. Но на всякий случай он придвинулся к колоде и поудобнее ухватился за топор.

Епископ сделал протестующий знак кистью. Значит, графу умирать еще рановато. А на помост, легко взбежав по лестнице, взошел худенький монах, держа какую-то картину. Вытянув шею, палач увидел из-за плеча монаха Мадонну, в красивых тонких руках она держала младенца.

— Правда, она хороша? — посмотрел граф на удивленного палача.

Епископ опустил руку, и палач, потеряв интерес к полотну, слегка подтолкнул графа к колоде. Почти год он служил палачом, за это время достаточно успел узнать людей, причем с неожиданной стороны, с какой суждено заглянуть немногим из смертных. Поначалу его удивляло полнейшее безразличие приговоренных к собственной судьбе. Укладывая голову на окровавленную колоду, они напоминали безмозглых куриц, что подставляют шею под хозяйский нож. Но потом он вдруг понял, что приговоренные уже давно смирились с незавидной участью и ждут кончины как освобождения от мучений.