Самсон. О жизни, о себе, о воле. - Самсон

Я слушал кавказца и все больше понимал, что этот человек не мог решиться на то, что ему шили менты. Опять мне вспомнились слова Ермака о том, что менты могут пойти на самые гнусные подлянки; видимо, Биджо был одним из тех, от кого они решили избавиться подобным образом. «Интересно, что они мне хотят предъявить?» – подумал я про себя, смотря на кавказца, который тем временем продолжал:

– В общем, больше мы не расставались. Остался я у нее жить. Да и дочь ее от первого мужа ко мне привязалась. Людмила продолжала работать медсестрой в больнице, а я, когда надо было, ходил на дело. Иногда по трое суток не появлялся, но она никогда не спрашивала, откуда деньги, где я был и как зарабатываю. Ей вполне хватало, что мы вместе и нам хорошо. А потом примерно через полгода к нам в дом среди ночи завалились менты и забрали ее в отделение. Меня тогда как раз не было дома, я обо всем узнал утром от соседки. Оказалось, что главный врач приторговывал на стороне дефицитными лекарствами, а когда Людмила его застукала, предложил ей войти в долю, от чего она, естественно, отказалась. Тогда эта падла сам подстроил так, что в больничном шкафчике Людмилы были найдены эти лекарства, а ее саму ждал немалый срок.

А потом на допросе Людмила случайно проговорилась, что у нее есть сожитель, то есть я. Тогда мусора за это ухватились – думали, что я могу быть причастен к продаже лекарств. Пробили по архиву, а когда узнали, кто я такой, чуть не обделались от радости. Как же, старый знакомый! Биджо Тбилисский! Знаем, знаем такого. Связались с операми, которые меня прошлый раз брали. Те говорят, что, мол, недавно откинулся, но сейчас на него ничего нет. Но вот в прошлый раз он нам крови попортил, а на суде получил по минимуму. Так что надо упаковать по полной. Но только теперь наверняка. Тогда эти псы и придумали подставу с изнасилованием. И поставили Людмилу перед выбором: или она идет на зону за сбыт лекарств, или ее прямо сейчас выпускают под подписку, гарантируя, что на суде она пойдет как свидетель. За это она должна убедить свою дочь написать заявление о том, что я неоднократно силой принуждал ее вступать в сексуальный контакт. В том числе – в особо циничной и извращенной форме. Потому что это уже никакой экспертизе не поддается.

– Что это? – не сразу сообразил я.

– Ты что, маленький? – отмахнулся Биджо. – Не знаешь, что менты в своих сортирных бумажках извращениями называют?

– А, ты вот о чем…

– Короче, не смогла Людмила от дочки отказаться, – с грустью в голосе, но без всякой обиды на свою женщину констатировал Биджо. – Она сама из Сибири, родственников никаких здесь нет, так что если бы ее осудили, то дочку отправили бы в детский дом до конца ее срока. А что там с детьми вытворяют, ты, наверное, в курсе… Об этом фильмы надо снимать. Документальные. Какая мать на это согласится? Даже если ради спасения детей нужно подставить хоть и близкого, но, по сути, совершенно чужого человека?!

– Никакая, – согласился я. – У нее просто не было выбора.

Наш разговор с кавказцем прервали. В кормушке камеры показалась помятая, недовольная рожа контролера. Натужно заскрежетал давно не смазываемый замок, и дверь медленно открылась. На пороге, как клоуны в цирке, стояли два сержанта и пялились в глубь камеры. Даже в своей форме они выглядели очень комично. Один был высокий и худой, а второй – маленький и толстый. Однако, даже мельком взглянув на их лица, можно было понять, что намерения у них далеко не дружеские. И физиономии совсем не такие веселые, как у клоунов на арене. Высокий, опытным взглядом оценив мое удовлетворительное состояние, пролаял:

– Кузнецов, на выход!

Сержанты с явным наслаждением наблюдали за тем, как я с трудом поднялся во весь рост и, подволакивая одну ногу и хромая на другую, двинулся к двери.

– Шевели копытами, сука! – вякнул коротышка, играя наручниками. – Лицом к стене! Руки за спину!

Внутри меня все клокотало от негодования, но пришлось подчиниться. Холодные браслеты снова сдавили мои запястья. Щелкнул замок в закрытой сержантами двери.

– Вперед по коридору! – процедил высокий.

Но едва я сделал первый шаг, как он размахнулся что было сил и ударил меня по спине. Он был профессионал в своем деле и знал, куда надо бить, чтобы не оставлять следов и в то же время доставить максимальную боль. Удар пришелся между лопаток. От такого удара даже у здорового человека сбивается дыхание и темнеет в глазах. Что уж тут говорить обо мне…

Ноги подкосились, и я рухнул на пол. В последний момент все же успел сгруппироваться и упасть набок, сумев уберечь и без того превращенное в сплошную кровавую ссадину лицо. Но падение все равно оказалось болезненным.

– Слепой, что ли, спотыкаешься на ровном месте? Ноги, что ли, не держат? – не удержался от довольного смешка коротышка.

Он явно страдал комплексом неполноценности и поэтому старался при каждом удобном случае возвыситься в собственных глазах посредством безответного насилия над заключенными. А тут еще такой случай, когда начальство на какое-то время разрешило рукоприкладство в отношении привезенного вчера авторитета… Несмотря на свое рахитичное телосложение, низкорослый служил в КПЗ давно, а следовательно, был профессионалом по части избиения.

– Встать была команда! – заорал рослый сержант и, не давая мне отдышаться, схватил за шиворот и рывком привел в частично вертикальное положение, поставив на колени. – Ну, ты плохо понял, сучонок?! Или ребра пересчитать?

Собрав в себе последние силы, я ответил, смотря ему прямо в глаза:

– Я тебе, тварь, самому твои гнилые зубы пересчитаю. Дай только выйти.

– Можешь даже и не надеяться, – оскалился мент. – Теперь вас всех отправят туда, где вам не очень понравится. Скажу тебе по секрету, – он снизил голос и даже нагнулся к моему уху, – конец пришел всей вашей воровской кодле. Теперь наша власть будет.

– Посмотрим, – огрызнулся я и попытался встать во весь рост.

Меня провели в комнату для допросов этажом выше. Из мебели в ней практически ничего не было, кроме прикрученного к полу деревянного двухтумбового стола и вмурованной в бетон металлической табуретки для задержанного. За столом, дымя сигаретой, развалился помятый, какой-то пыльный, словно только что вытащенный из шкафа с нафталином мужик лет сорока пяти. На нем был дешевый костюмчик и галстук-лопата. Сальная шапка приглаженных редких волос, усыпанных крупинками перхоти, и постоянно бегающие, глубоко посаженные лисьи глазки дополняли эту малоприятную картину. Тут же лежала тонкая папка с документами. Едва открылась дверь и сержанты ввели меня в комнату для допросов, он тут же с интересом уставился на меня.