Батарея держит редут - Игорь Лощилов

Павел обрадовался поручению, дорога, хоть и трудна, а все же лучше тоскливого пребывания в полуразрушенной крепости. Но главное – появилась надежда увидеть боевую подругу, дочери Реут тоже написал письмо.

Выступили на другой день, путь предстоял нелегкий, приходилось бороться со многими препятствиями, идти по едва заметным тропам, извивавшимися над пропастями. Один неосторожный шаг – и лошадь летела в кручу. Люди, одетые по-летнему, встречались и с осенью, и с зимой. Особенно запомнилась первая походная ночь. В непроглядной тьме ничего нельзя было разглядеть, лишь раздавались тяжелый сап и топот лошадей, людской говор, лязг оружия и где-то далеко внизу рев клокочущего горного потока. А сверху все сыпал не то дождь, не то снег. Временами сверкающая молния на мгновение озаряла уходящий в облака крутой косогор, вереницу всадников и сбоку – бездонную пропасть. В ушах Болдина еще долгое время звучали из ночного мрака голоса товарищей.

– Держи влево, ребятушки, а то как раз смерть!

– Не напирай, – слышалось с другого края. – Осади... Легче...

Шедшая впереди лошадь внезапно споткнулась и стала медленно сползать к обрыву. Всадник бестолково задергал поводьями.

– Сигай, дурья башка! – закричали ему. Вряд ли, однако, он что-нибудь слышал. В самый последний момент ему удалось ухватиться за скальный выступ и задержать скольжение. Болдин снял с шеи и бросил свой шарф, бедняга судорожно ухватился за него, а лошадь с диким ржанием скользнула в ущелье. Общими усилиями его вытащили на тропу. Болдин с трудом разглядел широкое скуластое лицо и услышал хриплую благодарность:

– Спасибо, бачка... Не дал карачун...

Происшествие лишь на мгновение задержало ход отряда.

– Проходи, не задерживай! – раздались сзади нетерпеливые голоса.

– Куда проходи? Вишь, человек пропадает! Что, вытащили? Слава тебе, царица небесная!

– Вали, вали, не задерживай!

Спасенный, татарин Равилька, с тех пор не отходил от Болдина и ухаживал за ним не хуже заботливой няньки, причем делал это весьма неназойливо. Обычно тихо сидел в стороне и точил свой длинный нож, острый, как бритва. Проявлялся он, лишь когда возникала необходимость и всегда кстати, поскольку Равилька уже долго служил в Закавказье и знал многие хитрости, способствующие выживанию в горах. Он первым распознавал засаду и обращался к Болдину, которого называл не иначе как «барином»:

– Черкес голова показал. Прыкажи, барин: плы!..

Такие нападения исподтишка чрезвычайно его злили, и он неоднократно грозил:

– Увижу, барин, черкеса, – сердит буду!

Случай «рассердиться» ему скоро представился. Перестав петлять по крутизне, дорога повернула влево, рев воды затих, гора сделалась положе.

– Вышли, значит, на столбовую, – пошутили отрядные балагуры.

Возглавляющий отряд майор Челяев решил устроить бивуак, и несколько солдат отправились за дровами. Они принесли кусты рододендрона и охапки всякого бурьяна. Запылали костры, начала вариться каша. Внезапно ночную тишину разорвал звук выстрела, все всполошились, но тревога была недолгой. Из темноты выступил Равилька, державший в руках нечто вроде длинной палки – это было старое кремневое ружье. Он предъявил его и, показав товарищам свой огромный кулак, пояснил:

– Бомбом бил!..

Оказалось, что в поисках валежника он наткнулся на спрятавшегося в кустах черкеса, целившегося из своего ружья. Безоружный Равилька так «рассердился», что, прежде чем тот успел опомниться, начал тузить его кулаками. Черкес насилу вырвался и бросился бежать, оставив свое ружье. Трофей решили тут же «обмыть», поскольку солдатские манерки были еще полными. Но Равилька решительно воспротивился, загородил его своим телом и сказал:

– Ружье как жена, одна муж моет...

Эта «жена» его скоро отблагодарила и позволила во время очередного похода за дровами подстрелить горного козла. Равилька сноровисто разделал его и, отрезав несколько кусков, стал нанизывать на прутья. Кто-то из бывалых поинтересовался:

– Никак шашлык мастыришь?

Равилька помотал головой.

– Не-е, на шашлык идет баран, не коза. Это – казлык... – и довольно рассмеялся.

Вскоре две порции зажаренного «казлыка» были преподнесены офицерам и прежде всего Болдину, которому Равилька оказывал явное предпочтение, на что майор Челяев никак не обижался. Он вообще оказался хорошим товарищем, свою обычную суровость в походе не проявлял и наблюдениями в отношении горских народов охотно делился с Болдиным:

– Татарин либо насквозь мошенник, либо весь хорош. Наш как раз из последних и теперь будет выделять вас из прочих. С этой братии службы по уставу не спросишь, они ее понимают по-своему. Иные ретивцы хотят их на свой лад переделать, в желаемую сторону выгнуть, но ничего не добьются, только сломают. А вот ежели к своему делу с умом приспособить, то лучшего пособника не найти...

В справедливости сих наблюдений Болдину пришлось убедиться уже на следующий день. При переходе горного потока его лошадь поскользнулась и упала в воду вместе с всадником. Холодная ванна не прошла бесследно, всю ночь Павла знобило, а утром он поднялся с большим трудом. Равилька глянул на него и поставил диагноз:

– Бида, барин, тибе лихорадка...

Вот теперь пришла очередь и до его манерки. Нацедил он из нее какой-то маслянистой жидкости и заставил Павла выпить. Причем проявил такую настойчивость, что никак было не отказаться. Действие ее сказалось самым быстрым и положительным образом. Скоро Павел почувствовал себя явно лучше, это сразу же заметил внимательно наблюдавший за ним Равилька, и Павел благодарно сказал:

– Ты просто чародей, мы с тобой теперь в расчете... баш на баш...

Равилька решительно замотал головой:

– Не-е... тибе был хворь, мине – карачун... – Он помолчал и, хитро взглянув на Павла, спросил: – Ночью Тоня поминал, это хурхэ, милая?

Павел смутился лишь на мгновение и сказал первое, что пришло в голову:

– Да нет, сестра...

– У меня тоже есть сестра, – вздохнул Равилька, – да я ночью не поминаю...

Так продолжался этот нелегкий путь, но наконец окончился и он: отряд благополучно достиг Тифлиса. Было воскресенье, в штабе по случаю временного отсутствия главнокомандующего стояла непривычная тишина, и Болдин решил заняться устройством личных дел. А дела у него были невеликие: повидаться с Антониной и вручить ей отцовское послание.

В особняке Мадатова было тихо. Княгиня страдала мигренью и никого не принимала. Молодая барышня, как сообщил дворецкий, уехала с князем Адамяном в офицерское собрание, где нынче гастролировали приезжие артисты. Известие это не вызвало у Павла обеспокоенности, поскольку Адамян был старцем весьма преклонных лет и к его страсти к молодецким проказам общество относилось весьма снисходительно.