Батарея держит редут - Игорь Лощилов

– Готово, ваше благородие! – радостно сообщил тот, продолжая свой кровавый путь.

И Болдин полетел дальше с диким криком:

– Вперед, ребята!

Кричал главным образом для себя, все и так были охвачены единым порывом. Общими усилиями судьба битвы в центре была решена, регулярные войска персов были рассеяны и бежали в беспорядке. Их стали преследовать, более всех усердствовал неистовый Мадатов. Он мчался впереди на своем резвом ахалтекинце, издавая боевой клич, так что в конце концов остался без голоса.

За движением наших войск пристально наблюдал Паскевич. Он лишь изредка отрывался от подзорной трубы, чтобы громогласно выразить свое одобрение. Войска, которые только что корились за строевое неумение, теперь удостаивались наивысшей похвалы. Особенное восхищение вызвали действия нижегородских драгун. Желая развить наметившийся успех, Паскевич решил двинуть в центр несколько рот Херсонского полка во главе с майором Клюгенау. Посылая приказ через вестового офицера, он изволил пошутить:

– Скажите этому немцу, чтоб задал персам перцу.

Окружение оживилось, все свидетельствовало о том, что главнокомандующий удовлетворен ходом сражения. Однако до победы было еще далеко. Увлеченный тем, что происходит в центре, Паскевич ослабил внимание к своему правому флангу, откуда стали приходить тревожные вести.

Там противнику удалось серьезно потеснить наши войска. Непривычные к обороне казаки вынуждены были отступить к самому Елизаветполю, немногочисленные херсонцы и кабардинцы держались из последних сил. После их разгрома враг грозил повернуть свои полчища и отрезать центральную группировку наших войск. А если все-таки появится Эриванский сардар? Тогда положение наших войск станет катастрофическим. Получив очередную мольбу о помощи, Паскевич решил перенацелить нижегородских гусар и приказал им повернуть направо, чтобы со всей решительностью атаковать левый фланг противника. Драгунский офицер, посланный с таким приказом, едва разыскал полковника Шабельского далеко впереди. Узнав о новом распоряжении корпусного командира, тот потребовал себе свежую лошадь и поскакал на правый фланг.

Увидев положение войск и оценив грозящую опасность, Шабельский предпринял энергичные меры к изменению ситуации и принял командование над всеми, находящимися поблизости войсками. Подошедшему с шестью карабинерными ротами майору Клюгенау он велел идти не к Кюракчаю, как приказал Паскевич, а взять правее между центром и левым флангом неприятеля, чтобы зайти ему в тыл. Гренадеры Грузинского полка должны были нанести прямой удар, а нижегородцы обскакать противника с фланга. Едва прозвучал условный сигнал, гренадеры с барабанным боем двинулись вперед, в пехоте грянуло мощное «ура», а Шабельский повел своих драгун в стремительную атаку. Все, что попало в этот ураган, было смято. Эскадроны нижегородцев, врезавшиеся в середину неприятельской линии, произвели в ней страшное опустошение.

Совокупный удар, нанесенный в боевые порядки персов, вызвал панику в передовом войске, оно остановило продвижение вперед, а затем подалось назад. Эту перемену тотчас же почувствовали стоявшие против них егеря и карабинеры, но еще раньше их – казаки. Занятые некоторое время несвойственной для себя обороной да еще вынужденные испытать горечь отступления, они ощутили необычайный прилив сил. Несколько минут понадобилось им, чтобы перегруппироваться и броситься в атаку.

Нижегородцы еще довершали избиение врага, когда по их рядам пронеслось: казаки... Казачья манера ведения боя была хорошо знакома и требовала убраться с пути. В атаку они всегда шли всем скопом: за всадниками неслись полевые кухни и весь немногочисленный обоз. Болдин, решивший сделать небольшой роздых у опрокинутой пушки, с интересом наблюдал за движением набиравшей силу конной массы. Через несколько мгновений казаки поравнялись с ним, за быстротой и поднятой пылью нельзя было даже разглядеть их лиц. У одного из казаков, задевшего на всем скаку выступающую часть пушки, оторвался привязанный сбоку котелок, и он крикнул, обернувшись назад: «Манерка!»

Крик этот передавался все дальше, пока не достиг последнего ряда атакующих. Один из казаков отделился и, изогнувшись на всем скаку поднял копьем с земли оторвавшийся котелок. Через минуту от казачьего полка осталось только облачко пыли. С неистовым напором они врезались в бегущего неприятеля, из-за пыли Болдин ничего не видел, слышал только топот, выстрелы да звуки «тяп, тяп» – точно мясник разделывал тушу. Это разъяренные казаки рубили неприятеля.

Движение уставших драгун несколько замедлилось. Спустя некоторое время явились результаты лихой казачьей атаки: груды поверженных тел и лишь изредка одинокие фигуры чудом уцелевших – в нынешней битве озлобленные казаки пленных не брали. Утомленное сознание Болдина вырывало из общего хаоса лишь отдельные картины. Вот на пути возникла фигура одиноко бредущего сотника, он, с трудом передвигая ноги, упорно двигается вслед за своими товарищами.

– Стой, ваше благородие, – кричат ему обгоняющие драгуны, – поберегись...

– Все равно я уже ранен... – хрипло отвечает тот.

Болдин приостановился, рука сотника вся в крови, из нее вырван вражеской шрапнелью кусок мяса...

– Вперед, братцы, вперед, – повторяет сотник, – я жду карету.

Так они называют свои убогие санитарные повозки.

Чуть далее встретился казак, ведущий на поводу свою лошадь. Его лицо залито кровью, она сочилась из виска и падала каплями на рубаху, но ему не до этого. Он бережно затыкал тряпицей рану на шее лошади, гладил ее морду и что-то ласково шептал. Ему не до кареты, только бы спасти боевого друга.

Небольшое расслабление позволило вернуть утраченные силы, и драгуны продолжили преследование вконец расстроенного противника. Перед самым Кюракчайским ущельем им удалось отсечь часть вражеских батальонов и броситься в очередную атаку. Батальоны были изрублены, лишь немногим удалось скрыться за лесистым курганом и занять оборону в болотистой низине. Их атаковали подоспевшие карабинеры.

– Сдавайся, Херам-заде! – весело кричали солдаты. – Залезши в грязь дела не поправите.

Когда на помощь карабинерам подошли херсонцы, неприятель бросил оружие. Это были почти единственные трофеи всего сражения: два орудия, три знамени и тысяча пленных. Подъехавший Мадатов позавидовал майору Клюгенау:

– Ты, братец, счастливее нас и воротишься не с пустыми руками. Эти чабаны бежали так шибко, что нам ничем не удалось поживиться.

Уже стемнело, когда утомленный, покрытый пылью Мадатов явился в оставленный персами лагерь на Кюракчае и предстал перед Паскевичем. Он начал было докладывать об окончании битвы и взятых трофеях, но тот прервал его самым неожиданным образом: раскрыл объятия и стал искренне благодарить. От удивления у Мадатова даже перехватило в горле, а Паскевич еще более усугубил его удивление, когда попросил накормить солдат и организовать их отдых.