Что такое историческая социология? - Ричард Лахман

курс, упростивший для граждан меры по контролю рождаемости и снижению фертильности. Ответ Секкома таков: правительственные программы обеспечения контроля рождаемости (или легализации доступа к таковому) были откликом на народное давление. Таким образом, скандинавские правительства проводили прогрессивный курс в отношении контроля рождаемости и прав женщин, потому что их прежняя политика массового образования изменила структуру экономики, трансформировала семейную динамику и привела избирателей из рабочего класса к внесению контроля рождаемости в политическую повестку.

Труд Секкома о европейских семьях в период промышленной революции показывает, как можно использовать исчерпывающий анализ документов из повседневной семейной жизни для прояснения динамичного взаимодействия между макроизменениями в экономике и структурными изменениями в семье. Он замечает (однако не прорабатывая этот вопрос до конца), что семьи стали политическими акторами, оказывающими давление на государства и партии, чтобы те отвечали их заботам и шли навстречу их требованиям. Именно на этой проблеме и сосредотачивает свое внимание Джулия Адамс (Adams, 2005). Ее волнует анализ того, как семьи элит защищали и продвигали свои интересы, а также влияние, которые эти усилия оказывали на соответствующие структуры и траектории государств. Адамс проводит связь между семьей и государством, так же как Эмай, которую мы разбирали выше, увязывает семью с капиталистической динамикой.

Вслед за Вебером Адамс видит в патримониальном правлении «государство, [в котором] политическая власть и администрирование считаются “личной собственностью” правителя» (Adams, 2005, р. 16). Адамс не ограничивается рамками, предложенными Вебером, и привносит в свой анализ гендер и семью, показывая, что главы патриархальных семей в Европе раннего Нового времени не были только лишь индивидами, действовавшими в видах своей личной выгоды и присваивавшими для этого государственную собственность и власть. «Патриархат шире, чем идея [Секкома (Seccombe, 1992)] о некоей форме семьи, характеризующейся главенством мужчины» (р. 31–32). Вместо этого главы патриархальных семей являлись главами домохозяйств, в которых существовали сложные и переменчивые внутренние отношения, сказывавшиеся на их реальной способности бороться за государственную власть или накапливать богатства.

Как и у Секкома, в поле зрения Адамс лежит внутренняя динамика семей эпохи раннего Нового времени, однако в ее анализ включены некоторые стороны, которые упускаются Секкомом и другими исследователями. Она сосредотачивается на отношениях между родителями и детьми и в особенности на дифференцированных статусах и положении старших сыновей, младших сыновей и дочерей. В какой-то мере Адамс удается проникнуть в суть отношений между сиблингами (детьми одних родителей), поскольку с точки зрения амбиций, присущих семьям элит, эти отношения имеют такое значение, какого они не имеют для семей крестьян и пролетариев, изучаемых Секкомом (несмотря на то, что в модели Шанина различия между сиблингами являются решающим элементом формирования межпоколенческой мобильности).

Патриархальные семьи не преследовали свои интересы, обособившись от других. Они постоянно наталкивались на сопротивление других таких же семей, конкурировавших за политическую власть и экономическое преимущество. Патримониальные государства Европы раннего Нового времени не имели четко установленных внешних границ. Их институты также не были четко дифференцированы: армии, суды, сборщики налогов, общественные службы, церкви, — все эти государствоподобные задачи, взятые на себя данными протогосударствами, выполнялись конкурирующими и взаимопересекающимися организациями, входившими в состав патриархальных семей. Государства раннего Нового времени по сути представляли собой сплав притязаний и потенциалов семей элит. Проанализировав, каким образом эти семьи стремились обезопасить свои интересы на столь неопределенной и зыбкой почве, Адамс показывает, что динамика образования государства настолько же обязана конкуренции семей, насколько она обязана той разновидности конкуренции между правителями, которая акцентируется в модели Тилли (разобранной нами в пятой главе).

Сосредоточение Адамс на внутренних отношениях патриархальных семей элиты (и на взаимодействиях их членов) вскрывает некий аспект образования государств, игнорируемый другими учеными, которые не могут исследовать (или зачастую даже признать) семейную и гендерную динамику. Адамс делает вывод, что семьи элиты редко сражались друг с другом за власть и привилегии. Напротив, они шли на компромиссы, составляя договоры и пакты, чтобы поделить между собой государственные доходы и должности, а позднее — маршруты международной торговли и колониальные земли и должности. К этому пониманию Адамс приходит через развернутый разбор случая Нидерландов, которые стали первооткрывателями этого метода семейных компромиссов и тем самым пробились сквозь ряды своих геополитических соперников, построив одну из ведущих военных держав XVII века и создав колониальную империю и торговую сеть, позволившую голландцам на десятилетия достичь экономической гегемонии в Европе. Внимание Адамс к семейной динамике (и ее выделение глав патриархальных семей в качестве ключевых политических акторов в Европе раннего Нового времени) позволяет ей увидеть (как этого не видели предшествующие историки и социологи) новаторский путь Нидерландов в направлении образования государства. Поэтому-то прежние ученые, сосредотачивавшиеся не на семьях, а на индивидуальных акторах, демонстрируют менее завершенную картину процесса образования государств и глобальной экспансии.

Книга Адамс высвечивает семейную динамику, однако ее цель отличается от цели Секкома, которого прежде всего интересуют прослеживание и объяснение изменений, с течением времени происходящих с формами семьи. Патримониальные семьи Адамс в исследуемые ею столетия демонстрируют неизменность существования и относительную стабильность своей внутренней структуры и динамики. Вместо этого ее целью является объяснение образования государства. Мунира Шаррад (Charrad, 2001) избирает иной, хотя и комплементарный подход: ее цель — объяснить разные политики в отношении прав женщин, принятые в постколониальном Тунисе, Алжире и Марокко.

Шаррад ставит чисто сравнительную проблему: почему недавно ставшие независимыми бывшие французские колонии Тунис, Алжир и Марокко «в том, что касается семейного права, придерживаются заметно разнящихся подходов?» (Charrad, 2001, р. 2). Она отмечает, что у этих трех стран существовали фундаментальные сходства: все раньше были французскими колониями, являлись мусульманскими странами и были соседями по Магрибу в северо-западной части Африки. Ни в одной из этих трех стран «в 1950-х годах не было опирающегося на широкие слои рядового населения женского движения, требующего расширения прав женщин». Вместо этого «действие семейного права исходило “от верхушки”» (Ibid.). Новое тунисское государство обнародовало законы, налагающие запрет на полигамию, дающие мужьям и женам равные права относительно подачи на развод, расширенные права материнской опеки после развода и права наследования дочерей. В то же время марокканское право кодифицировало исламские практики, дискриминировавшие женщин при разводе, опеке и наследовании. Алжирское «семейное право намертво застряло между реформистскими и консервативными тенденциями на более чем двадцать лет после обретения страной независимости в 1962 году. В течение этого времени планы реформ неоднократно отметались до тех пор, пока в 1984 году не был обнародован консервативный семейный кодекс, верный исламскому праву» (Ibid., р. 1).

Разные итоги