Что такое историческая социология? - Ричард Лахман

том, чтобы признать необходимость включения гендерной и семейной динамики в построение более точных объяснений исторического изменения во всех предметных областях, таких как образование государства, неравенство и политика правительства. Как и в предыдущих главах, на примере нескольких образцовых работ мы увидим, как лучше всего заниматься изучением гендера и семьи в историческом контексте и как результаты таких исследований могут быть использованы в историко-социологических объяснениях.

Исследовательская деятельность исторических демографов сосредоточена на решениях пар вступить в брак и иметь детей; они стремятся выявить факторы, объясняющие темпоральные и географические различия в коэффициентах фертильности (fertility rates). В большинстве этих исследований предпринимаются попытки объяснить личный выбор, как его представляют, например, Кингсли Дейвис (Davis, 1955), Джон Хайнал (Hajnal, 1965) и Лутц Беркнер (Berkner, 1978); многие, подобно исследователям «достижения статуса», концентрируются на индивидуальных характеристиках, чтобы объяснить различия в доходах. Эти авторы сравнивают общества, в которых пары образуют нуклеарные семьи (а стало быть, до вступления в брак и появления детей им необходимо накопить достаточно ресурсов, чтобы поддерживать собственное домохозяйство) с обществами, в которых молодые пары могут вступать в брак и иметь детей в более раннем возрасте, так как они могут опираться на поддержку той расширенной семьи, в которой они живут. Эти исследователи показывают, как совместный эффект особенностей наследования и ведения домашнего хозяйства определяет порядок доступа к земле и создает стабильные демографические закономерности[17]. Этот подход, подобно исследованиям «достижения статуса», тяготеет к тому, чтобы преемственность индивидуальных и семейных практик исследовалась отдельно от национальных и локальных экономических и политических сил, нарушающих и трансформирующих демографические и семейные закономерности, однако в свою очередь также находящихся под влиянием гендера и семьи.

Книга историка Лоуренса Стоуна «Семья, секс и брак в Англии, 1500–1800 годы» (Stone, 1977) является одним из первых примеров усилия, направленного на то, чтобы, взяв одну страну на протяжении нескольких столетий, проследить изменения структуры семьи и культурных ожиданий и действительных практик, существовавших у элит и средних классов в отношении брачных отношений и воспитания детей. Стоун объясняет эти изменения в терминах сдвигов, повлиявших на способность государства вмешиваться в дела родственных групп и семей, — того, что он считает колебаниями между либерализмом и подавлением. Если говорить о еще более недавнем времени, Уолли Секком (Seccombe, 1992) рассматривает взаимодействие между темпоральным изменением в рамках семьи — когда ее члены «достигают положения, обеспечивающего средства к существованию», приобретают жизненное пространство (землю и/или жилище), заводят семью, вступают в брак, рожают и растят детей и обеспечивают своих пожилых родителей» (р. 25) — и трансформациями в способе производства. Он прослеживает, как крестьяне (взятые как семьи и как локализованные и региональные классы) корректировали свою фертильность и видоизменяли структуру своих семей, стараясь воспротивиться или смягчить их эксплуатацию землевладельцами. Таким образом, переход от расширенных (родовых) к нуклеарным семьям и неоднократные попытки максимизировать, а не сократить фертильность оказываются в анализе Секкома результатом появления новых возможностей, созданных наемным трудом для того, чтобы младшие члены родовых семей могли уйти от манориальных ограничений, а их старшие члены — обрести инструмент давления на землевладельцев.

Проблематика Секкома дополняет проблематику Шанина, которую мы разбирали в предыдущей главе. Шанин рассматривал размер семьи как данность, описывая, но не объясняя изменения в фертильности, что позволило ему изучить, как практики в рамках семей или отдельных местностей сплавлялись в политическую силу, которая сказывалась на куда более высоком уровне политики. Секком же, напротив, объясняет, как изменения в способе производства (прежде всего, распространение наемного труда в столетия надомной системы и протопромышленности) сказывались на размере семьи и ослабляли расширенные семьи. Как бы то ни было, сосредотачивая внимание на взаимодействии между семьей и способом производства, он упускает то, чем приходится жертвовать на промежуточном политическом уровне. В отличие от Шанина, Секком не показывает, как семейные практики сказывались на тех политических конфликтах, которыми создавались и проталкивались вперед трансформации в способе производства. И все же в следующем томе (Sec-combe, 1993) о промышленной революции он объясняет, как семьи начали выдвигать политические требования контроля рождаемости. Этим самым Секком конструирует причинную модель, объясняющую появление широко распространенных действенных мер по контролю рождаемости и последующий резкий спад фертильности в нескольких (а затем еще и в других, хотя и не во всех) регионах мира — переход, описанный, но не объясненный Йораном Терборном (Therborn, 2004) в его глобальной истории типов семьи XX века.

Секком (Seccombe, 1993) отмечает, что действенный контроль рождаемости нуждается в участии обоих партнеров. Опираясь на дневники, письма и редкие очерки государственной и частной жизни Европы XIX века, он показывает, что женщинам не терпелось ограничить размер их семей еще за несколько десятилетий до того, как в этом желании к ним присоединились мужчины. Усилия женщин не встречали положительного отклика со стороны мужей, отказывавшихся практиковать coitus interruptus (прерванный половой акт), заниматься негенитальным сексом или использовать презервативы, и натыкались на препятствия как со стороны врачей, отказывавшихся обсуждать действенные методы контроля рождаемости, так и со стороны правительств, стремившихся повысить рождаемость, чтобы обеспечить государство работниками, налогоплательщиками и солдатами. И все же к началу XX века во многих странах Западной Европы меры по контролю рождаемости практиковались рабочим классом достаточно эффективно, чтобы значительно сократить рождаемость. Как же это произошло?

Секком выявляет факторы, которые преобразили мировоззрение и практики семей рабочего класса. Решающую роль в этом сыграли государства и элиты. В XIX веке супружеские пары из элиты ограничили свою фертильность, показав мужчинам и женщинам из рабочего класса, что подобное возможно и что количество детей — это не вопрос судьбы. Секком подкрепляет эту гипотезу нарративными свидетельствами, обильно цитируя дневники и письма представителей рабочего класса. Во-вторых, изменился экономический расчет супружеских пар из рабочего класса. Как только государства с успехом заставили родителей все больше и больше лет держать своих детей в школах, родители уже не могли наживаться, отправляя своих детей работать. Так дети из экономических активов, начинавших приносить отдачу в возрасте 8-10 лет, превратились в статью расходов, вплоть до достижения ими двенадцати- или четырнадцатилетнего возраста, незадолго до того, как они покидали родительский дом. Хотя введение государством массового школьного обучения и не преследовало цели сокращения рождаемости, именно оно и вызвало данный эффект.

Стоило супружеским парам из рабочего класса прийти к согласию по поводу желательности ограничения размеров своих семей, как контроль рождаемости стал политическим вопросом. Терборн заметил (но не объяснил почему), что правительства в Скандинавии, а затем и в ряде других стран приняли