Убийца-юморист - Лилия Беляева

Вдовица, между тем, очень плавно, очень грациозно наклонилась над могилой и возложила цветы… Далее её, видимо, попросили рассказать о своих чувствах к покойному мужу, и потому она, то глядя на крест, то на свои особо алые на черном, гвоздики, то на небо в крупных просветах кленовых крон, объясняла трудновато, на обывательский взгляд, объяснимое, а именно почему их, будущих супругов, столь неодолимо потянуло друг к другу, что даже разница в сорок лет не стала тому помехой.

— Это был удивительный человек… Он был во всем талантливый человек… Он был очень, очень интересный человек… С ним никогда не было скучно… Смею считать, что он также был красивый человек. И я очень благодарна жизни за то, что она подарила мне встречу с таким удивительным человеком, который ни дня не провел впустую… Он работал даже когда болел… Писал и писал… Его жизненная энергия, его оптимизм были просто поразительны. Даже в самый последний год он не только писал, но с удовольствием принимал у себя молодых поэтов и прозаиков, общался с ними… И я убеждена — оставил и в их душах свой неугасимый след…

В предпоследнем кадре долго-долго смотрели прямо на меня её огромные, прекрасно-сумрачные глаза восточного образца, пока она не прикрыла их медленным, падающим движением век, опушенных густыми и густо накрашенными ресницами, из-под которых вдруг выкатились две слезы…

Я, я, особа достаточно скептическая, была покорена. Я поверила всему, о чем рассказала вдовствующая женщина. Но вдруг мне пришла в голову мыслишка: «Что если она вышла замуж за Михайлова вопреки? Что если у неё был человек, любивший её, а она презрела его и помчалась под венец со знаменитым старцем? Что если он и мстит ей теперь, в том числе с помощью дурацких листков бумаги? Что если именно он, её бывший и оскорбленный в своих лучших чувствах поклонник, и прилеплял — не отдерешь — эти листки к деревянному кресту на могиле Михайлова? Она же вон какая эффектная… Вряд ли жила скучно до Владимира Сергеевича и довольствовалась лишь чтением «Жития протопопа Аввакума» в уголке, вдали от всякой мирской суеты.

Я знала, конечно, что непременно встречусь с Ириной, и предполагала, что эта встреча многое мне даст для моих поисков правды о смерти-гибели трех писателей. И заранее представляла, как надо бы объяснять вдовице, почему ей не следует тянуть с этим разговором, а именно: «Вас, вероятно, не удивит, что я поклонница таланта Владимира Сергеевича Михайлова? Вот почему мне хочется сделать о нем, о его творчестве, материал для газеты. Без ваших, Ирина Георгиевна, воспоминаний и комментариев мне будет трудно обойтись. И я очень прошу вас о встрече…»

Однако жизнь та еже ехидна! Она способна в считанные минуты сломать намеченные человеком планы и упования и подкинуть совсем иной сюжет с невероятной закруткой…

В течение пяти минут, ещё не дожевав первый бутерброд с сыром, я узнала по телефону от Веруни, что:

— Твоего Анатолия Козырева нашли мертвым в аэропорту Шереметьево-два! Даем малюсенькую информушечку. Он не шел по разряду «известных». Надеюсь, это мое сообщение кстати? Органы пока никаких данных не дают. Диагноз: «Сердечно-сосудистая недостаточность». Ну, это обычное дело… Может, мальчик переволновался… Может, кто-то с ним посчитался. Но красиво, без следов… Жаль, конечно! Колоритный был мужичок! С такими всегда напряженка! Ты-то как? Смотри, не сорвись с обрыва! Пожалей свою молодую жизнь! Это я тебе серьезно говорю, Танька! Чую — по крайчику идешь! Рискуешь! Меня пожалей заодно. Я без тебя затоскую! А что будет с Алексеем, подумала?

Я ещё приходила в себя, ещё пробовала примириться с тем, что сообщила мне вездесущая Веруня, как опять телефон и опять — очевидное-невероятное густой, медвяный голос самой Ирины Аксельрод с исключительно дружелюбными нотками:

— Мне тут передали, что вы, Татьяна, собираетесь писать нечто о Владимире Сергеевиче Михайлове. Это ваше решение меня радует. Я вообще считаю, что Владимира Сергеевича в последние годы как-то перестали ценить, как-то увели в тень. Он же сам не был тщеславен. Он вообще был крупной личностью как человек, а как писатель — это общеизвестно. Так что если вы хотите сделать материал, который как-то обогатит представление общественности о моем покойном муже, о его творчестве, о его широкой общественной деятельности, — я с удовольствием встречусь с вами и отвечу на все, буквально на все ваши вопросы. Их же, предполагаю, у вас накопилось немало…

Сказать что я растерялась, — значит, высветить одну четвертую правды о моем тогдашнем состоянии. Я обалдела! Я опупела! Я никак не собиралась общаться с этой элегантно-напористой вдовицей прежде, чем соберу до кучи прочие «свидетельские показания», в том числе — от прежних трех вдов покойного творца… Но раз так, то…

— Спасибо за звонок, Ирина Георгиевна. Я, действительно, хочу написать о Владимире Сергеевиче. Я ведь на его стихах для детей училась читать. Он же для нас, маленьких, был Богом. Еще с того времени мне хотелось все-все разузнать об этом удивительно талантливом человеке, — льстила я безо всякого удержу. — Мы же роман Владимира Сергеевича «Последняя пуля» в школе изучали! И пьесы его про мещанство в провинции сдавали… И его песню пели про Родину…

— Очень хорошо, — теплым голосом проговорила Ирина. — Мне, поверьте, все это очень приятно слышать… Я сама, признаюсь, с детства боготворила этого человека… Но — умолкаю. Все остальные вопросы-ответы прибережем для личного, откровенного разговора. Не стану скрывать: мне, возможно, он более необходим, чем вам. Мое ощущение потери ещё очень остро, до болезненности. Поэтому я сейчас чудовищная эгоистка. Мне хочется говорить и говорит о Владимире Сергеевиче, вспоминать, переживать заново все, что было связано с ним. Только бы выдержали… Так что назначайте день, время — мне, в сущности, годится любое… Ну разве что если грянет какая неожиданность, например, приедет из-за границы литературовед, который увлечен творчеством Владимира Сергеевича… или же киногруппа оттуда же… Придется заниматься, показывать, рассказывать…

— Я понимаю…

— Если вам годится суббота, я бы за вами заехала и увезла бы вас на дачу… Мы бы с вами там были одни… И дело сделали бы и погуляли по лесу, в реке искупались бы, если вы, конечно, не боитесь двадцати градусов…

— Годится, — сказала я. — Готова в субботу с утра. Я рано встаю…

— Ну и чудненько! В пятницу вечером. Если вы не против, я вам позвоню…

— Хорошо. Жду.

— Вы, Танечка, от руки пишете или же предпочитаете диктофон?

— В зависимости от пожеланий «клиента»… Думаю, вам не составит труда наговаривать на диктофон…

— Правильно думаете! От руки записи обычно неполные, какие-то нюансы невольно исчезают… Диктофон, конечно, диктофон!

Сижу, дожевываю бутерброд, запиваю остывшим чаем и ловлю смекалистую, бесстрашную Ирину на недоговоре… Ведь она-то уж точно знает, что Анатолий Козырев погиб-умер, а ведь промолчала… Почему? Не хочет, чтобы эту новость я узнала от нее? Или ей по фигу его смерть? Или она, все-таки, надеется, что я не придала значения их с Козыревым встрече в ресторане-казино «Императрица»? Интересно, однако, пойдет ли она на похороны певца-игрока?

Ответ на последний вопрос дала опять же Веруня:

— Здесь хоронить не будут. Увезут в Молдавию. Родственники так решили.

Мне, признаться, думалось, что вдовица Ирина, все-таки, не побежит мне навстречу с распростертыми объятиями, что она, все-таки, сошлется на какие-то неотложные дела и отменит нашу встречу. Не верила я, будто ей уж так важно, чтобы малоизвестная журналистка поместила статью в среднеизвестной газете о её незабвенном муже… Не верила и все. Тем более были случаи, когда временный каприз заставлял моего будущего собеседника торопить события, почти требовать, чтобы я как можно скорее взяла у него интервью… Но когда доходило до дела — меня просили не спешить, ибо «тут навалились неожиданные обстоятельства», или «дорогая Татьяна, потом, потом, это терпит, а у меня что-то настроение не то…»

То ест я привыкла к нечаянностям такого рода. И не собиралась сильно расстраиваться, если Ирина меня обманет… Рано или поздно я её все равно достану!

… Однако она меня не обманула. Позвонила в пятницу в десять вечера, спросила, не изменились ли мои планы. Договорились что она подъедет к моему дому рано, в половине седьмого утра… Сама, сама шла ко мне в руки… эта самая женщина, которая имела прямое отношение к Михайлову, ставила на его могиле тот самый крест… Значит, суждениям её о странной бумажке с тремя фамилиями — нет цены… И она знала умершего внезапно Анатолия Козырева…

Ее голос, между тем, лился без остановок и с мягким юморком укорял меня:

— Совестно, считаю, Танечка, упускать самые прекрасные утренние часы в лесу и поле. Бог не простит. К тому же именно утром просто обалденно пахнут жасминовые кусты, которых у меня на даче целые хороводы. Владимир Сергеевич очень, очень любил жасмин и вообще цветы. У него была чуткая душа к красоте природы. И вообще…