Купленная революция. Тайное дело Парвуса - Элизабет Хереш

О нем рассказывали невероятные истории. Тогда его опорным пунктом был Цюрих, откуда он организовывал разведку и контрразведку. Для прикрытия он работал швейцарским агентом греческого торговца оружием Василия Сахарова. [12]

Не знаю, пользовался ли Парвус успехом у женщин, но, в любом случае, он всегда находился в окружении гарема из четырех — шести женщин — все белокурые и толстые, что соответствовало его вкусу. В общем, во всем личность необычная, и когда я увидел Брокдорффа-Рантцау, то сообщил ему о Парвусе, и, как я полагаю, он его использовал.

Во всяком случае — кстати, очень дорогостоящий — договор на сумму свыше тридцати миллионов марок о поставках угля в Данию должен был достаться Хуго Штиннесу, но, к общему удивлению непосвященных, он был отправлен Гельфанду…»

Доктор Янош Плеш охотно приглашает на «мужские вечера» в свою берлинскую резиденцию наиболее интересных людей из своих пациентов, где на первом плане стоят умные, содержательные беседы и дискуссии. Во время такого клубного вечера он умело соединяет знаменитых людей, например лауреатов Нобелевской премии Альберта Эйнштейна и Фритца Хабера, музыкантов Фриц Крайслера и Артура Шнабеля и других деятелей искусств. В качестве дипломатического моста — еще и «благородного большевика» Йозефа Грюнберга и, наконец, дипломата Брокдорффа-Рантцау, впоследствии ставшего министром иностранных дел, признанного всеми в его служебном окружении чопорным и малоконтактным: «Граф был личностью неординарной. Он соединял в себе две противоположности — Аполлона и Дионисия. Казалось, Рантцау днем являл собой Аполлона, а ночью — Дионисия. С каждым часом ближе к полуночи он все больше оживлялся, его ум становился активнее, а беседа, которую он вел, — остроумнее. Днем он казался лишь тенью того, каким его знали поздним вечером. Он был большим знатоком вин, и с каждым глотком «Короля Королей», как он называл вино из запасов Меттерниха в замке Иоганнисберг, речь его становилась все более искристой и виртуозной…»

Почему такой утонченно-корректный и интеллигентный дипломат, как Брокдорфф-Рантцау, проявил интерес, прежде всего, к личности Александра Парвуса, а не только к его программе, скорее всего объясняется двойственной сутью самого Брокдорффа-Рантцау. Возможно, написанное на лице Парвуса жизнелюбие отзывалось скрытой страстью в обычно чопорном немецком дипломате, а значит, дополняло и его самого?

Как бы то ни было, посол чувствует непроизвольное доверие и симпатию к своему такому непохожему на него собеседнику и после разговора с Парвусом 1 августа 1915 года сразу же направляет телеграмму в Берлин. В ней он особенно подчеркивает «германофильскую позицию Гельфанда» и утверждает, что тот произвел на него впечатление необыкновенно умного человека.

В начале августа немецкий агент Макс Циммер, с помощью которого в Константинополе был установлен первый контакт Парвуса с посольством Германии, тоже отправляет свой отчет. Министерство иностранных дел в Берлине отправило Циммера в Копенгаген в качестве соглядатая за действиями Парвуса.

В телеграмме, отправленной в Берлин, Циммер сообщает о «конспиративном шедевре» и гениальности, с которой Парвус выполнил свой план. Дальше Циммер описывает связь бизнеса Парвуса с политикой, формирование им денежных каналов для превращения доходов от бизнеса в политические деньги и использование его экспортной фирмы как инструмента для подрывной деятельности.

«Из центрального офиса в Копенгагене ведется длительная переписка с организациями, созданными агентами, — между тем поясняет Циммер. — Господин доктор Парвус предоставил организации денежную сумму на управленческие расходы, которая экономно расходуется. До сих пор удавалось так тайно обставить дело, что даже работающие в вышеупомянутой организации господа не замечают, что за всем стоит наше правительство.

Тем не менее бросается в глаза, что Парвус расходует такие большие суммы на нужды партии. Это можно было бы сделать незаметно, если проводить некоторые сделки через связанное с конторой экспортное предприятие.

После двухдневных переговоров я смог убедиться, — пишет Циммер в заключение, — что Парвус приложит все силы в направлении поставленных в Константинополе и Берлине задач, и можно ожидать, что работа приведет к запланированному результату».

Вскоре после первой встречи Парвуса с Брокдорффом-Рантцау в начале августа 1915 года происходит еще одна встреча. Посол безоглядно верит в революционера и 10 августа сообщает в МИД:

«Я считаю Гельфанда не только опытным знатоком России и всех стран Балканского региона, но и уверенным в себе политиком широкого диапазона, чьими сортами мы вне всяких сомнений можем пользоваться, пока он, как сейчас, на нашей стороне и в наших руках…»

«Теперь я ближе познакомился с доктором Гельфандом и считаю его (…) значительной личностью, чью выдающуюся силу, — соответствует это его убеждениям или нет, — на мой взгляд, мы обязательно должны использовать с выгодой для себя на протяжении войны, а если возможно — то и после…»

Здесь дипломат заблуждается. Все происходит как раз наоборот: Парвус использует правительство Германии и его интересы и только весьма относительно позволяет эксплуатировать себя для их военных целей. Более того: правительство германского рейха заинтересовано в заключении мира, а не в революции, и если бы его можно было достичь по-другому, то революционное развитие было бы даже «нежелательно», что следует из записей разговоров.

Затем, существуют разногласия, которые, конечно, не произносятся вслух. По мнению дипломата, победа Германии должна упрочить престол, а значит, локализовать революционное движение. Парвус же исходит из того, что победа Германии над Россией стоила бы царского престола, а стало быть, пошатнула бы и Германскую кайзеровскую империю.

Не обсуждаются и последствия, к чему стремились и Парвус и Ленин: экспорт революции из России в Германию и другие страны — это то последствие, которое Рантцау исключает из своих рассуждений.

Последнее событие придает уверенности дипломату и лишает его всяких сомнений: еще одна попытка заключить сепаратный мир с царем с помощью датского посредника Андерсена провалилась в начале августа. Царь по-прежнему чувствует себя верным слову, данному своим союзникам сразу после начала войны: не заключать сепаратного мира с Германией. Кроме того, подобное решение из-за «вероломной», по его мнению, манеры поведения немецкого кайзера, объявившего России воину во время попытки царя к примирению, оскорбило бы его самолюбие.

Парвус может вздохнуть с облегчением. Заключение сепаратного мира сейчас, когда его программа находится только на первой фазе реализации, могло бы уничтожить все его планы. Брокдорфф-Рантцау, напротив, после провала последней попытки может с полной уверенностью откинуть те сомнения, которые, к его неудовольствию, прозвучали со стороны германского кайзера: Вильгельма неожиданно начали мучить угрызения совести, правильно ли с его стороны добиваться свержения своего кузена и не поставит ли это под вопрос систему монархии как таковую?

«Царь лишил себя всякого сочувствия», — высказывает свое мнение граф в письме в Берлин. После чего канцлер Бетманн-Хольвег формулирует в своем сообщении кайзеру от 11 августа 1915 года план действий, по которому «границы Московского государства отодвигаются на восток из-за потери его западных земель». При этом он умело подпевает решению кайзера Вильгельма, принятому им на год раньше. 8 августа 1914 года он пустил в ход силу своего личного авторитета, дав распоряжение своему послу в Константинополе, Вангенхайму, использовать германофильскую Турцию как базу для революции на Украине, которую он поощрял немалыми средствами, и форсировать операцию «грубо и беспощадно».

Не только попытка заключить сепаратный мир, которая только что провалилась, разрушила бы программу Парвуса как карточный домик, потому что революция, к которой стремился он, была бы не нужна Германии. Опасность угрожала его плану и с фронта военных действий: ранней осенью 1915 года немецкий Генеральный штаб принимает решение совершить марш на Петроград одним из флангов Восточной армии.

Захват столицы сорвал бы революционные замыслы: вероятно, народ, как и в начале войны, объединившись в патриотическом порыве, пошел за своим командованием; кроме того, план сделать Петроград из-за наличия в нем фабрик исходным пунктом забастовочного Движения тогда бы тоже провалился; большие лагеря по обучению новобранцев тоже не могли служить платформой агитационных центров, потому что на первом плане стояла бы оборона.

Парвус должен хорошо продумать убедительные аргументы, которыми он будет воздействовать на посла Брокдорффа-Рантцау в безотлагательном разговоре с ним 7 сентября 1915 года, чтобы не противоречить самому себе и сохранить достоверность и убедительность. Еще за несколько дней до того, как до Парвуса долетели слухи о возобновленной миссии мира, он заговорил о «неотвратимости революции», даже в случае заключения мира, что внутри мирного населения, как и в армии, происходит брожение и что царь больше не располагает необходимым авторитетом для сепаратного мира с Германией. Посол дословно передает эту «оценку» в Берлин.