Океаны Айдена - Михаил Ахманов

Он потряс головой, избавляясь от наваждения, перевернул девушку на живот и осмотрел страшную рану от топора над поясницей — больше нигде ее не коснулись ни оружие, ни руки насильников. Потом снова положил Найлу лицом вверх, к солнцу, и прикрыл веками ее незрячие глаза.

— Лучше так, малышка, — пробормотал он, — лучше так, чем в котле у Бура или в лапах Канто. Лучше уж так…

Старый Порансо был в восторге.

— Ах-па! О! Угум! — Он издавал все эти междометия, сидя со скрещенными ногами на ковре, расстеленном рядом с его роскошным паланкином, и довольным взглядом озирая бухту. Настилы пирсов уже были очищены от тел, палуба «Катрейи» выскоблена до блеска. Стоял ранний вечер, и в Ристу наконец добралось подкрепление из восточных и южных деревень.

— Ты и вправду великий воин, Эльс-хайрит! Сорок сотен брогов прибиты камнями на берегу! А-хой! Ах-па! Двадцать сотен изрублены у причалов! Хо! — Лайот гладил себя по животу с таким видом, словно сам проглотил вражеское воинство. — Да-а-а… Половина! Половина воинов с этой кучи карешиного помета, с этого мерзкого островка пожирателей падали! И притом их лучшие бойцы!

Одинцов, тоже скрестив ноги, сидел напротив Порансо с застывшим лицом. На коленях его лежал меч, в пышных перьях ковра серебрилось лезвие челя. Он по-прежнему был в сапогах и кожаных доспехах.

Лайот щелкнул пальцами, и раб подал ему чашу горячительного, затем обнес вином Одинцова, Магиди и Сетрагу, младшего из принцев, который привел в Ристу полторы тысячи своих лучников.

Порансо громко глотал, алые струйки вина текли по его подбородку, и Одинцов вдруг вспомнил, как лопались кровавые пузырьки на губах Найлы. Дернув щекой, он приник к чаше.

Порансо допил вино, рыгнул и, закатив кверху глаза, мечтательно повторил:

— Половина! А что у нас? — Его взгляд обшарил бухту, потом лайот повернулся и посмотрел на выгоревшую окраину деревни. — У нас лучше некуда! Десяток сгоревших хижин, сотня убитых стариков да две сотни женщин! Зато нам достались их пироги! Отличные лодки! И целые горы оружия!

На щеках Одинцова заходили желваки, но он сдержался. В бухгалтерских книгах этого дикаря жизнь Найлы шла по цене вязанки стрел… может быть, она не стоила и медного наконечника.

Он вздохнул и снова отпил вина. Риста опротивела ему, как-то сразу и навсегда. Он хотел оказаться в море, подальше от мест, где закончилась жизнь его подруги. В море, на «Катрейе», вместе с ее телом… Он не оставит ее здесь! Пусть лежит в своей каюте, на своем корабле, по палубе которого ступали ее босые ножки…

Одинцов отшвырнул опустевшую чашу и мертвым тихим голосом сказал:

— Свое обещание я выполнил, лайот. Ты можешь сложить шесть холмов из каждой тысячи вражеских тел. Или одну гору, как больше понравится. — Он помолчал. — А теперь я хотел бы уйти.

— Но как же так, мой добрый сайят! — Брови Порансо взлетели вверх в деланном недоумении. — Ведь только половина брогов мертва! Осталась еще половина! Или я неправильно считаю? — Он посмотрел налево, на туйса Сетрагу, потом направо, на жреца Магиди, словно искал у них поддержки, и Одинцов понял, что старый клоун будет опять торговаться с ним. Жрец укоризненно покачивал головой, явно не одобряя действий своего владыки, принц же откровенно ухмылялся. «Ну, погоди! — мстительно подумал Одинцов. — Сейчас ты запоешь по-другому!»

— Теперь тебе нетрудно захватить Брог. — Его голос был по-прежнему тих и ровен. — Ты можешь плыть медленно по Той Стороне хоть целый месяц! Пусть броги узнают, что ты идешь на них. Пошли двести пирог или триста… У них сейчас не хватит сил остановить такое войско. Я тебе больше не нужен, лайот.

— Нет, ты не прав, мой добрый сайят! Ты должен…

Одинцов резко выпрямился.

— Я не твой добрый сайят, Порансо! И я никому ничего не должен! — Он поднял чель и теперь медленно покачивал его на ладонях. — Меня зовут Эльс Перерубивший Рукоять. Знаешь почему? Я рассек вот такое же древко из волшебного дерева. — Он вытянул вперед руки с оружием. — Его не берут ни мечи, ни топоры, ни из красной меди, ни из прочного железа… А я его разрубил! — Одинцов смолк, ожидая, чтобы эти слова как следует уложилось в голове лайота. — И знаешь, что я сейчас сделаю?

— Что? — Порансо в шутливом испуге вскинул руки, метнув, однако, взгляд на своих телохранителей, сидевших на траве позади паланкина. Сетрага насмешливо ухмыльнулся, поглаживая блестящий край своей медной чаши.

— Сейчас я выпущу кишки из твоего брюха, старый болван, а туйса Сетрагу сделаю короче на голову. Свистну своих людей, и они зарежут охрану. Потом соберу воинов — и ристинских, и тех, что пришли с тобой, — и объявлю себя новым лайотом… — Теперь чель угрожающе подрагивал в руках Одинцова, словно предвкушал мгновение, когда, вспоров живот Порансо, опустится на шею Сетраги. — Как ты думаешь, твои сыновья, Катра и Борти, выстоят в бою со мной? — Одинцов помолчал, потом добавил: — Боюсь, все воины сбегут от них под мою руку. Воинам нужен сильный вождь.

По мере того как он излагал этот план, смуглая морщинистая физиономия лайота бледнела и с губ его сына сползала улыбка. Сетрага вдруг дернулся, словно хотел подняться или подать охране знак, но тут же свистнул чель, и чаша в руках туйса распалась на две половинки. Раскрыв рот, он посмотрел на свои колени, залитые вином, затем со страхом уставился на Одинцова.

— Пожалуй, я сменю имя, — сообщил тот Сетраге. — Буду зваться Эльсом Перерубившим Чашу… или твою шею, мой добрый туйс.

— Чего ты хочешь? — охрипшим голосом спросил Порансо, зыркая по сторонам. Чель Одинцова неумолимо покачивался в метре от его живота.

— Немногого. Я возьму десяток мужчин из Ристы, возьму их по своему выбору. Еще возьму Магиди, навигатора. Он поведет корабль к тому месту… как его?.. Щит Уйда? — Жрец кивнул, а Порансо испустил вздох облегчения. — Да, еще возьму две пироги, маленькую и побольше. В большой Магиди вернется на Гартор, а в маленькой… в ней возвратятся твои сыновья, когда мы отойдем от острова на день пути.

— Мои сыновья?.. — Челюсть у Порансо отвисла.

— Конечно. Или ты хочешь, чтобы я просто вышвырнул их в море?

Порансо пожевал сухими губами, теперь его взгляд был прикован к серебристому лезвию челя.

— Хорошо, я согласен, — выдавил старый лайот. — Сейчас велю послать за Катрой и Борти. — Он повернулся к охране.

— Не двигайся! — предупредил Одинцов. — Туйсов вызовет Магиди, а вы с Сетрагой тем временем погостите у меня. Знаешь, — доверительно сообщил он лайоту, — там есть очень вместительный трюм, с очень, очень прочным люком… Не хочешь ли его осмотреть?

И впервые за этот день Одинцов усмехнулся.

Глава 13

В Западном океане

Стоя на каменистом мысу, Одинцов провожал взглядом уходившую в туман пирогу. Рядом в спокойной воде покачивался флаер, и «Катрейя», прочно засевшая в прибрежных камнях, возносила над ним свой резной корпус из благородного дерева тум. На палубе каравеллы, в прочном саркофаге, выдолбленном из цельного ствола, в винном уксусе лежало тело ее хозяйки.

Магиди и его спутники спешили выбраться в Зеленый Поток под спасительным крылом ночи. Темный удлиненный корпус и мерно поднимавшиеся и падавшие весла придавали лодке сходство с многоногим насекомым, торопливо пересекающим пролив, — вот она мелькнула раз-другой на фоне закатного неба и растаяла в сером мареве. Одинцов повернулся к каравелле. «Катрейе» предстояло закончить путь среди этих неприветливых, окутанных вечным туманом скал. Он подошел к трапу, поднялся наверх и замер у саркофага.

Все прощальные слова были сказаны там, на Гарторе. Еще один кусочек тайны приоткрылся перед ним, тайны, которую унесла с собой эта странная девочка-женщина, посланная ему навстречу. Кем, с какой целью? Он не расспрашивал ее об этом в те последние минуты. Он не мог устраивать допрос, не мог допустить, чтобы она тратила силы на удовлетворение его любопытства. Ладно! Он все узнает сам. А тогда они говорили о главном — о любви, о них самих… О том, как ей больно…

Он судорожно сглотнул, опустил руки в чан и, вытащив тело Найлы, положил его на палубу. Уксус обжег ссадины и ранки на коже, но Одинцов не замечал боли. Он глядел на лицо девушки — бледное, бескровное, но еще не тронутое разложением. Такой она и уйдет, взлетит в небеса Айдена в клубах дыма, в языках огня, уйдет вместе со своим чудесным кораблем, набитым сокровищами. В нем больше не оставалось секретов, главный из них лежал перед ним на гладких палубных досках. Найла, которой не четырнадцать и не тридцать…

Сколько же ей было лет на самом деле? Одинцов задавал себе этот вопрос снова и снова, как будто ответ мог что-то значить. Наверное, мог! Ведь он знал о ней так мало! Ее звали Найла, и она пришла или каким-то чудесным образом перенеслась в Поток, чтобы встретить и испытать его. Вот и все… Сейчас она не имела возраста, лицо было спокойно, лишь губы таят намек на улыбку — прощальную улыбку.