Два моих крыла - Любовь Георгиевна Заворотчева

район на совещание передовиков, а кто и вовсе дальше брал: еще, мол, до Федьки знала его. Деревня носила новость из избы в избу и затаилась все же перед неизвестностью. Такое все-таки нечасто бывает, когда немолодую уже женщину сватают, какая бы хорошая да работящая она ни была.

Евдокия ни о чем не думала. Ей было легко и весело. Она смело поглядывала в сторону Крупчанова, предлагала отведать груздочки да свою черносмородиновую. Потом ставила на проигрыватель пластинки и, дивясь своей молодости, приглашала Крупчанова танцевать. На смену ей поднималась Настена. И так было весело им обоим, что если б даже и не уехала одна из них с этим человеком, и то на долгие годы хватило бы им вспоминать те вечера.

— Дуська, Дуська, тебе говорю, хороший это человек, по глазам вижу. Уж мне-то ты верь! Если б не к тебе, а к кому другому сватался, отбила бы и не поморщилась!

Через два дня Крупчанов увез Евдокию в город.

Когда Евдокия последний раз оглянулась на свой дом, у нее сжалось сердце. У палисадника стояла мать, а рядом, обняв ее, Настена.

Настена, пожелав — в который уж раз — счастья, сдернула с головы полушалок, вскинула руки и пропела:

Ты на той горе стояла И миленочка ждала. Я под горочкой гуляла, Красоту свою сожгла…

И долго еще видела Евдокия дом свой с матерью и Настеной у палисадника…

Причуда

Кузьмин в который уж раз подвернул под щеку прохладный бок тощей гостиничной подушки, зло шлепнул себя по плечу. Комары звенели и с размаху пикировали на его большое тело. З-з-з… Один продолжал другого, и вся комариная компания издевалась над его беспомощностью.

«Не уснуть, — решил Кузьмин и встал. — Ни потемок, ни рассвета», — раздраженно подумал он. Закурил, отбиваясь струйкой дыма от наседавших комаров. Бешеные… Словно специально для них белые ночи природа придумала. Он достал карту, с облегчением подумал, что до зимы еще далеко, успеют они как следует подготовить десант строителей.

На пол упал листок бумаги в косую линеечку, сложенный вчетверо. Усмехнулся про себя Кузьмин: стариковская причуда! Может, и причуда, только что это не идет из головы Яков Андреевич, насмешливый, колючий? Как гвоздь в памяти торчит — о чем ни начни думать, все равно на него наткнешься.

Когда уезжал из Тюмени, начальник главка посоветовал:

— Есть километрах в семидесяти от Тундрового изба. Старик там живет. Лучше его никто тех мест не знает. И тебе может дать совет, как лучше зимник пробить. Помнишь, к Мангазее тропу геологи торили? Старик в проводниках был.

Минувшим днем Кузьмин летал к нему. Вертолет долго кружил над старой избой, выбирая площадку для посадки. Внизу сбились в кучу собаки и надрывались в лае. Винтокрыл, вздыбив на их хребтах шерсть, подпрыгнул и прочно встал на взлобке.

Долго никто не выходил на крыльцо. Кузьмин решил было, что нет в избе никого. Но вот скрипнула дверь, и на пороге появился высокий дед. Он быстро глянул на Кузьмина и сел на ступеньку крыльца.

На нем были высокие, за колено, пимы. Загнутыми носами они косили в противоположные стороны. Кузьмину показалось: они с вызовом, задиристо смотрели на него. Понял — пимы по хозяину. Их неровные края истончились, указывая на долгий срок службы. Колодка приняла форму дедовой ноги, и поэтому, слившись вместе с хозяином в одно целое, оба пима так выразительно смотрели на незнакомца. Чувствовал он и цепкий взгляд хозяина, хотя глаза прятались под нависшими бровями.

«Такой за добычей будет и день и два гнаться», — невольно подумалось Кузьмину.

По-разному толковали о старике в Тундровом. Одни говорили, что с гостем он лишним словом не обмолвится. Бросит тулуп на печь — спи, мол. Другие утверждали обратное, говоря о его гостеприимстве. В райкоме партии показали отдельную папку. В ней лежали бумаги, исписанные прямым, твердым почерком старика. Все они были об одном: остепенить, приструнить то строителей трубопроводов, то газодобытчиков. О каждом случае браконьерства дед писал письма лично секретарю райкома. Никто его не просил об этом, но ответы о принятых мерах подписывал лично секретарь райкома, и с попутным вертолетом письма в плотных конвертах сбрасывали деду знакомые вертолетчики вместе с газетами, спеша с грузом на дальние точки.

Жил старик промыслом. Заключил договор с коопзверопромхозом на отстрел пушного зверя и всегда план перевыполнял. Пушнину сдавал высшим сортом, не торговался с заготовителем насчет оплаты, денег у кассы не пересчитывал.

Приглашали его в поселок, работу предлагали, избу давали, но он так и жил на отшибе, не тяготясь, видно, одиночеством. Предлагали не раз и путевку на курорт. Дед, кинув руку в сторону тундры, говорил:

— Сколько там воздуху! Грудь рвет от простора. Лучше ваших курортов!

Пожилая дежурная в гостинице рассказывала все это Кузьмину с мягкой улыбкой. Было видно, что старика она уважает при всех его странностях.

— Он, сказывают, перед войной тут появился. Сперва в поселке жил, потом уж ту избу построил себе, а возле нее какой-то стояк с вертушкой да ведром. Кто-то видел у него толстую амбарную книгу с записями.