Два моих крыла - Любовь Георгиевна Заворотчева

одна из интереснейших областей хирургии. И одна из труднейших. Здесь не все открыто. Много поисков и разочарований. Это — творчество. А творчество всегда требует полной отдачи. Надо много работать. Вам предстоит узнать все о человеке. Узнавайте всегда немного больше того, что дает учебник.

Ей казалось, все это он говорит только для нее. С тем и ушла из клиники. И узнавала о человеке, «гомо сапиенс», больше, чем мог дать учебник. Часто, как свободная минутка, бежала в его клинику. Если операция — стояла в нескольких метрах от него. Вся в белом. Одни глаза распахнуты ему навстречу. Но он их не замечал.

После окончания института ее направили в клинику грудной хирургии. В его клинику. Варвара Степановна все так же заходила к ним повечеровать.

— Моя Людмила давно ли десятилетку кончила, — говорила ее мама, — а уже самостоятельно злокачественную опухоль удалила. Серьезная девочка. С мальчиками никогда не видела. Женихов-то много, да вот не идет замуж. А годы уходят. Женихи — тоже. Все из их класса переженились, замуж повыходили.

— Да, вот так и дети взрослеют. Мой Сергей и лысеть уж начал, а все как мальчишка. Школьником булки всухомятку ел. И сейчас, не догляди, голодом останется. Хирургу, говорит, дороже всего душевное равновесие. В кого он такой? Отец, помню, любил за девчонками ухаживать.

Через два года Людмилу отметили как хирурга с большой перспективой, находящего смелые решения.

…Как-то обе двери открылись одновременно, и они вышли на лестничную площадку вместе.

— Людмила Сергеевна?! У вас здесь больной?

— Я живу здесь, Сергей Павлович, с самого рождения, — спокойно ответила она и удивилась своему спокойствию.

— Разве? — рассеянно спросил он и, как всегда, сразу же сосредоточился на чем-то своем, быстро сбегая по лестнице. А потом, будто споткнувшись о невидимый порог, остановился, оглянулся и засмеялся: — Так ведь это вас я видел сидящей на подоконнике. Вы сидели и смотрели далеко-далеко. А я думал: вот сидит девочка и мечтает, ждет свое будущее. Вы часто сидели. Подождите-ка, девочка-то, кажется, только вчера сидела, а вы ведь в клинике давненько, насколько я припоминаю. Годы, оказывается, прошли. Однажды я не увидел в окне девочку и даже огорчился. Привык. Выхожу, понимаете, из троллейбуса, а в окне — девочка. Красивая. Будто ждет кого. Вот я и привык думать, что меня ждет. А потом она исчезла, понимаете, перестала ждать, а это, оказывается, были вы…

Они спускались по лестнице. Он впереди. И часто оглядывался. На нее. Людмила шла молча. Колыхнулась мысль: «Останусь в нем как девочка на подоконнике. До чего же люди недогадливы! Как любят удобное, привычное. Боятся, пусть и в воображении, пройти за руку с девочкой с подоконника. Оставляют ее тихонько мечтать…» Он привел ее в медицину, он дал ее руке со скальпелем силу, он заставил ее носить строгие платья, но он никогда не догадывался об этом. Девочка с подоконника сама спрыгнула к нему навстречу. Навстречу ли? Вот и сейчас она идет за ним следом. Только гипнотизировать, как в детстве, не надо. Он идет и оборачивается. О, если б он хоть раз вот так посмотрел на нее — десятиклассницу! Или вот так улыбнулся, когда впервые она шла на самостоятельную операцию.

Они шли рядом. Не сговариваясь, оставляли позади первую, вторую, третью остановки… Впереди трудный операционный день. Они шли медленно, будто день этот уже остался позади.

Свадьба

Как-то незаметно и быстро выросла соседская Ларка. Бегала-бегала под окнами вместе со всеми ребятишками да и стала уже невестой. Жених ее нашим бабушкам в доме не понравился сразу.

— Щипач какой-то, — говорила тетя Клава, пенсионерка-лифтерша.

— Это как же? — полюбопытствовала я.

— Дак ить она его вон на сколько выше, он идет да все ее и трогает, как от здоровья у нее отщипывает, от росту ейного.

Ну что уж, парень как парень! Не старушкам же выходить за него — Лариске. Сварщиком работает на строительстве трубопровода, деньги хорошие получает. О свадьбе знал уже весь дом, только заявление подали — заговорили. А ждать три месяца — желающих много, пока-то очередь подойдет. Свадеб, надо сказать, в нашем доме вообще еще не было — всего шесть лет в нем живем. Похороны были. И не одни. Умер у тети Клавы дядя Проня, инвалид войны. Сноха у Крутилиных умерла в родах. А тут — свадьба!

Я уж не помню, когда и была на свадьбе. Пожалуй, не была вообще никогда. Какая-то невезучая — поминки да похороны. Сперва мама, потом бабушка, недавно вот — отец… Про вторую свадьбу отца, когда в дом привел мачеху, вообще не вспоминаю. Кажется, что все гости сидели в темноте, а на веселое лицо отца едва-едва свет от маленькой лампочки падал, и все как-то жестко, грубо.

Осколком детского воспоминания зацепился кусочек чьей-то свадьбы на соседней улице. А надо сказать, что в беготне по задворкам не одно платье спустила я, все лётала-лётала. Словом, непутевая росла. Все глазами зыркала по сторонам — куда бы рвануть из дома. Вот и попали с подругами на свадьбу. Там все шкворчало, дышало ароматами, невеста, уже готовая к застолью, холодную воду пила из ковшика. Мы все глядели, глядели на нее. Мне почему-то ее жалко было. У меня вообще представление о замужестве было смутное, все казались несчастными. В каком-то журнале увидела картинку «Неравный брак», спрятала ее в своем «складе», где хранились самые мои главные ценности. Все и смотрела на эту картинку, жалеючи невесту. И будущую мачеху мне тоже было немного жаль — у нее такие бантики в косичках была завязаны, и лицо такое юное.