Два моих крыла - Любовь Георгиевна Заворотчева

Кто его знает, чего он там маракует. Сказывали еще, что по несправедливости он сюда попал, было такое время. Ну, может, и обидели, не съехал после, когда уж можно было. Вроде и жена от него отказалась. Разное народ болтает.

Кузьмин шел к деду. В сторонке и вправду заметил «стояк с вертушкой и ведром».

«Осадки и направление ветра определяет», — промелькнула мысль.

Собаки обступили Кузьмина и надрывно гавкали, скаля крепкие желтые клыки. Старик движением руки подозвал их к себе.

Пимы шевельнулись. Дед вскинул мохнатую бровь, стрельнул немым вопросом в Кузьмина, но не поднялся навстречу с крыльца.

— Здравствуйте, Яков Андреич! — приветливо поздоровался Кузьмин, с опаской оглядываясь на собак.

Дед на приветствие не ответил.

— Садись. В ногах правды нет. Раз вертолетом летел, что-то хочешь.

Кузьмин сел рядом, достал сигареты, протянул деду.

— Пожалуйста.

— Не курю и тебе не советую.

Замолчали. Кузьмину до щекотки в горле хотелось курить. Засунув пачку обратно в карман, огляделся по сторонам.

— Собак у вас сколько! Знай корми.

— Хм.

— А без людей не скучно вам, Яков Андреич? — полюбопытствовал Кузьмин.

— Тебе разве с людьми всегда интересно да весело? — ответил дед.

— Ну все же и поговорить надо…

— Вот ты приехал, с тобой и поговорю. Должно, из самой Тюмени прилетел. Приходят ко мне те, кому я нужен. А так без нужды чего же глаза людям мозолить? — Пимы недовольно шевельнулись, один приступил на другой. Собаки у крыльца оторвали от лап морды и, не мигая, разом глянули на деда.

— Ты по какой части работаешь? — спросил он.

— Строитель я, работаю в главке, — обрадовался предметности разговора Кузьмин.

— Телевышку, что ли, будете теперь в тундре строить? — насмешливо спросил дед.

— И телевышка будет, дела-то здесь ожидаются большие.

— Вот-вот! Взроете тундру, оленю ничего не оставите. С умом бы по тундре ходили, так хорошо бы. Вот такие, как ты, молодые да горячие, давай-давай, мол, лес рубят — щепки летят. А то не примечаете, что щепки прямо в глаза метят. Не вам, деткам вашим. — Дед снова замолчал, подобрав ноги в пимах к животу.

— Тебя как звать-то, молодец?

— Володя, — запоздало представился Кузьмин. — Володя Кузьмин. А что, Яков Андреевич, за щепки вы имеете в виду? — он смело поглядел на деда.

Тот пытливо окинул взглядом Кузьмина, мол, стоит ли тут с тобой лясы точить? Встретив открытый взгляд Кузьмина, снова насупил дремучие свои брови.

— У тебя, план, да? Ты к цели, должно, рвешься? Тебе лишь бы ее обратать, да?

— Ну в общем так оно, наверное, — смущенно признался Кузьмин.

— А ты погляди, парень, что за щепки летят. Природа надрывалась, земля холодная все силы отдала, чтоб деревья поднять. Дорогу железную построили. Ну не здесь, южнее, у Сургута. Хорошо. А по обе стороны лес навалом лежит. Здоровый такой. Был я там. Ну туда, в Сургут, все везут и везут, даже от поездов тесно. А оттуда-то ничего не везут. Нефть по трубе идет. Значит, лес дополнительно валят по обе стороны трубы, расчищают, стало быть, место для нее. А еще и шараги под электричество ставят, тоже лес по обе стороны валят. А еще-то и зимник ладят как бог на душу положит, тоже лес по обе стороны валят. Сколько лесу загроблено, и забыли о нем. Все спешат и спешат. Чего бы лес этот в обратный путь не погрузить, а? Неужели он там никому не нужен? Да хотя бы на спички. Да на что хочешь, раз уж так все пошло. Но если грамотно, по высшему образованию все делать, так неужели нельзя одну полосу про все дела расчистить? А еще ведь и десяти лет нет, как тут это развернулось. А дальше? — Он большим пальцем руки почесал бровь, на лбу гармошкой сбежались морщины, и он впервые прямо и открыто посмотрел Кузьмину в глаза: как, мол, ты-то все это понимаешь, или тебе все равно?

Кузьмин смотрел на загнутые кончики пимов и думал, что, наверное, у деда очень больные ноги и здесь ему никто не поставит банки на простуженную спину, никто не принесет при нужде сердечные капли. У него здесь нет ничего, что сопровождает обычную старость. Один на один дед со своими тревогами и заботами. Пропитан ими. Сухой, высокий сидит он рядом с Володей Кузьминым и весь наполнен незнакомой Кузьмину жизнью, мудростью, которую воспитало одиночество, каждодневное общение с природой.

Кузьмин не смел коснуться тайны его одиночества. Ведь не могло же это быть пустяком, если человек взял и ушел сюда, в тундру, лишив себя всех удобств цивилизации.

Его не могли не любить женщины. Он и теперь, в свои преклонные годы, был строен и приметен, как всякий много ходивший и привыкший к свежему воздуху человек. Кузьмину было трудно представить, чтоб кто-то вот так запросто мог бы подойти к старику и, снисходительно похлопав по плечу, спросить: ну как, дедок, житуха? Нет. Старик дисциплинировал каждое движение, заставлял обдумывать обращенные к нему слова.

Больше всего, представлял Кузьмин, к дедовым рукам подошла бы указка, старенькая, деревянная, залоснившаяся. И если бы это было у школьной доски, он мог бы воспитать у детей влюбленность в землю, на которой они поднимались и жили. Учил бы без громких слов, без надрыва…

— Наслушался, должно, про меня всякого. Робеешь. А ты не робей, говори, зачем я тебе понадобился, — прервал молчание дед.

— Успеется, Яков Андреевич, интересно мне возле вас. Торопиться не хочется, — повеселел