Между нами. На преодоление - De Ojos Verdes

настойчиво заводит над головой, прижимая к матрасу. Склоняется надо мной неторопливым хищным движением, вынуждая затаить дыхание, и вдруг дует на прядку, упавшую мне на лоб. Задорно хмыкает, обнаружив торчащую зубную щетку в волосах, и тут же тянется её вытаскивать. Освобожденную шевелюру взбивает и распускает, распределяя по поверхности покрывала.

Перебирает, словно струны. Играется. Молчит. Только глаза выдают дикую заинтересованность — сверкают искринками.

И всё это в той же позе — упираясь коленями в постель и нависая в метре от моего лица.

Подозреваю, что где-то тут есть вторая ванная, потому что Мирон тоже успел принять душ. И тоже, кстати, использовал полотенце как одеяние. Единственное, намотал его существенно ниже, оставляя верхнюю часть туловища доступной созерцанию. Но я боюсь, как и прежде, опускать глаза дальше плеч. Несуразный страх взглянуть на масштабное мрачное тату, когда-то впечатлившее меня в сумраке на балконе…

Я любуюсь им, неспешно скольжу взглядом по чертам. Ловлю себя на мысли, что хочу увидеть его без щетины. И с отросшими волосами. Уверена, так он будет моложе. Ольховский красивый мужчина, теперь я могу говорить об этом со стопроцентной уверенностью, дело ведь не только во вкусах и предпочтениях, очевидное отрицать сложно. Отмечаю то, чему раньше не придавала особого значения: потрясающе правильной формы брови, изогнутые светлые ресницы, кончики которых намного светлее, чем у основания, чистая кожа, сеточки мимических морщин. Упрямые твердые губы, способные на невероятную нежность…

Но эти глаза… Они перекрывают всё. Они — настоящее зеркало. Они — поистине отражают сущность. Я видела в них и бушующее штормовое море, и грозовое небо с рассекающими его молниями, и шипящий переплавленный металл, и холодную сталь… Я вижу в них сейчас трескучий согревающий огонь.

— Странно, что у тебя нет веснушек, — тихо проговаривает будто сам себе, — ты какая-то уникальная представительница рода рыжих, Медная.

Такой смешной в своих открытиях. Улыбаюсь этому заявлению.

Но следом улыбка слетает с губ, стоит только нашим взглядам пересечься.

Я понимаю, что сегодня так и случится, Мир будет брать меня, требуя той самой вовлеченности, о которой упоминал. Отдачи. Ответных ласк. Настоящего секса, соития, растворения…

28. Степень прожарки: well done

И меня убийственно переклинивает.

Поддаюсь напору его настойчивого рта, механически прикрывая веки. В кровь выбрасывается запредельная доза адреналина, скрученного с удовольствием. Что-то внутри взывает к тактильности, и я веду ладонями вверх по мужским предплечьям, мелкой поступью добираясь до каменных плеч, шеи, затылка, на котором мои пальцы переплетаются и смыкаются.

Сама льну к нему всем телом, испытывая потребность в беспрепятственном контакте. Я сегодня пережила сумасшедший шквал, я испугалась, что больше не имею права «посягать» на этого мужчину, и я же сейчас словно стараюсь перекроить те чувства, дав свободу своим действиям. Но контакт не оправдывает ожиданий — сухой, поверхностный, потому что между нами полотенце… Не прерываю поцелуй, но непроизвольно подаюсь назад, не получая желаемого.

Это опыт, интуиция или же Мир лучше меня самой понимает, чего я хочу, но буквально через несколько мгновений все барьеры исчезают. Оба полотенца, покрывало летят на пол. А прохладные простыни принимают наши сплетенные тела.

Прошивает непривычной чувственностью, я так остро реагирую на прикосновение его члена к своему животу, что вздрагиваю неконтролируемо крупно. В пах отдаёт золотистыми нитями зарождающегося возбуждения. Если бы я не была пригвождена весом Мирона, наверняка стала бы ёрзать, не зная, куда себя деть.

Жарко. Приятно жарко.

Руки Ольховского чертят узоры на моей коже. И я беззвучно ловлю воздух припухшими губами, когда поцелуи кочуют ниже. Ощущаю их в самых неожиданных локациях, не переставая дрожать. И ярче всего простреливает от касания к бокам, будто беззащитным, но безмерно восприимчивым к перепавшему им вниманию.

Он оглаживает, целует талию, не устает изучать каждый сантиметр, пока я медленно, но верно теряю себя, всё сильнее поджимая пальцы ног. А затем — и комкая простынь, стоит только умелому алчному рту припасть к моей груди. Он водит языком по ложбинке, очерчивает каждый сосок, перекатывает их между пальцами, вбирает, всасывает, порочно играясь.

И с каждым мгновением я предвкушающе жду дребезжащей на тонкой грани разрядки. Мирон размеренной прелюдией уже будто доводит меня до пика…

Не представляю, ну что ещё может быть лучше этого? Чего ещё ждать? Всё и так мощнее, ярче, прекраснее, чем я могла рассчитывать. Это больше, чем я когда-либо получала в своем скудном на аналогичный опыт прошлом. Да и не аналогичный он, то из совсем другой, абсолютно неприглядной категории.

Наивная невежда.

Мирон приподнимается, упираясь одной рукой в изголовье, и вытягивается во весь рост, возвышаясь параллельно мне. Размыкаемся. Больше нет ни одной точки соприкосновения, отчего распаленную кожу обжигает внезапным холодом.

Потемневшими глазами впивается мне в лицо, замирает на миг, а после раздразнивает, несколько раз подряд быстро-быстро чмокая в губы. Господи, я готова каждый раз, когда отрывается от них, выть от разочарования. Меня несёт неведомой концентрацией желания в крови. Распаленная, выгибаюсь дугой, будто прося продолжения ласк, и вцепляюсь ему в плечи, слегка царапая ногтями.

Гладит по щеке нежно. Невесомо-невесомо… И на контрасте жадно целует, сразу же вторгаясь языком, покоряя, подчиняя, завоевывая. Делает несколько поступательных движений всем телом, вжимаясь своей эрекцией, заставляя ощущать пульсирующую готовность. А затем свободной ладонью ныряет вниз, бережно раздвигает мои колени и ведет ею по промежности.

Меня просто обдает разрядом.

Широко раскрываю глаза, прекращая затянувшийся поцелуй-битву.

Мир ловит мой потрясенный взгляд и непостижимым образом натягивает это зрительное напряжение до предела. Сначала визуально. Потом — решительным вторжением: покружив немного двумя пальцами у входа, проникает ими внутрь и совершает интенсивные толчки.

Я поджимаю губы, блокируя вибрирующие в горле звуки. Пугаюсь своих реакций. И тону в наслаждении. Для меня — слишком горячем. Слишком распутном. Слишком откровенном.

Расщепляет новыми состояниями до самой что ни на есть эфемерности.

Всего пара десятков фрикций, подстегнутых непрерывной спайкой взглядов, и я всё же не удерживаю вырвавшийся громкий стон, ментально исчезая в ослепительном оргазме.

Чуть погодя сквозь сладкий морок кое-как отмечаю, что Мир отошел в сторону. Слышу шуршание фольги. Ощущаю, как прогибается матрас.

Получаю размеренный, тягучий, вкусный поцелуй, из-за которого всё сильнее проваливаюсь в негу и никак не могу выплыть в реальность. Щетина щекочет кожу, но от этого даже ещё приятнее. Она мягкая до умопомрачения.

Когда Мирон плавно входит в меня,