Записки библиофила. Почему книги имеют власть над нами - Эмма Смит

определяли и контролировали подходящий материал для чтения: они занимались и распространением книг, и ограничением его. А для миллионов своих читателей они делали важнейшее дело, превращая книги из личной собственности в общую.

Итак, общественные библиотеки возникали в крупных, развивавшихся городах, сформированных торговлей и промышленностью Викторианской эпохи, работали за счет государственных средств и филантропии, и очень многим были обязаны преображающим дарам великого капиталиста Эндрю Карнеги. Но парадокс библиотек в том, что они контркультурны, то есть отвергают те самые товарные отношения, без которых они не появились бы. Это единственный предмет потребления, который заимствуется на какое-то время (и притом бесплатно), а не приобретается непосредственно за деньги. Книги, товары, произведенные на рынке, вот уже полтора века не вписываются в жесткие рамки ценности. Среди всех других предметов потребления они уникальны тем, что их бесплатно берут из общественной библиотеки, читают и возвращают обратно, чтобы то же самое проделал следующий читатель.

Книги, взятые на время из библиотек, позволяют отследить материальные связи между жителями одного населенного пункта, приобретают символический вес и накапливают идентичность за счет анонимного распространения. Один известный сборник эссе, посвященных биографии артефактов, назван «Общественная жизнь вещей»; книги общественной библиотеки мыслятся как экстраверты в этой модели общения предметов, как вечные бродяги. Конечно, у такой общительности есть и оборотная сторона. Журналист и реформатор библиотек Фредерик Гринвуд, живший в XIX веке, ратовал за широкое применение изобретенного им «аппарата для дезинфекции книг» -металлического фумигатора с маленькой лампой, на которой сжигается состав, содержащий сернистую кислоту, «малого количества которого достаточно для обеззараживания». Опасения, что книги могут переносить заразу, появились одновременно с эпидемиями оспы, туберкулеза и скарлатины в конце XIX века. Библиотечные книги и сведения об их утилизации подлежали обязательной отчетности согласно закону об инфекционных заболеваниях, принятому в 1899 году. В дополнениях к Закону о здравоохранении, принятых в 1907 году, строго запрещалось брать книги из домохозяйств или у лиц, болеющих инфекционными заболеваниями, и законодательно закреплялись обязательная дезинфекция или утилизация книг в случае подозрения, что они заразны. Мнение, что книги могут переносить заразные болезни, бытовало не только до появления антибиотиков. Система государственного здравоохранения Великобритании в самом начале пандемии COVID-19 оповещала, что риск передачи вируса становится минимальным после суточного карантина, а книги в пластиковой обложке становятся совершенно безопасными через трое суток.

Страхи заражения через библиотечные книги воспроизводят знакомые опасения, что в неумелых руках книги приобретают особую силу. Как выражается Ли Прайс, «традиционный страх, что “нездоровые” тексты могут “отравить” своих читателей, лишился своего символического смысла из-за опасений, что книги, как объекты, могут распространять заразу; старые страхи насчет контакта читателя с текстом уступили место новым, связанным с контактами читателей друг с другом». То обстоятельство, что ничего не подозревавшие читатели библиотеки Ислингтона оказались в опасной близости с прихотливым воображением, породившим перелицованные книги, было негласным обвинением на суде над Ортоном и Халлиуэллом. Процедуры обращения с книгами и их циркуляции, выработанные общественными библиотеками, до основания разрушила подрывная акция Ортона и Халлиуэлла, совершенная при помощи ножниц и клея. Общественный этикет библиотек как сети читателей, роль библиотеки как морального арбитра (о чем мы поговорим в следующей главе), ощущение, что библиотечная книга, в отличие от многих других потребительских товаров, не есть частная собственность одного человека, но принадлежит всему сообществу читателей библиотеки, и культурное инвестирование в святость книжности - все эти весомые факторы книжной этики обрушились на Джо Ортона и Кеннета Халлиуэлла в зале лондонского суда.

10

Книги и цензура: «черт возьми» - 237 раз, «сволочь» - 58 раз, «ради бога» - 31 раз, «я пукнул» - 1 раз

Работы, представленные в 2015 году на выставке известного китайского художника и архитектора Ай Вэйвэя в лондонской Королевской академии, ярко свидетельствовали о стремительном экономическом развитии страны и одновременном ограничении личных свобод, истощении окружающей среды и разрушении ее материального наследия. Среди экспонатов были обломки уничтоженных исторических храмов; наручники, вырезанные из нефрита, и огромных размеров мраморная камера наблюдения: все это традиционные для китайского искусства материалы. Один экспонат представлял собой два вроде бы идентичных экземпляра популярной «Книги об искусстве» издательства Phaidon: выстроенного в алфавитном порядке альбома репродукций произведений искусства разных веков и стран. Этот увесистый том с кричаще яркими буквами названия на обложке воплощает собой доступность и простоту, суля «новый, оригинальный взгляд на искусство», который порывает с «традиционными классификациями».

На правых страницах разворота, где открыты альбомы, помещена репродукция картины «В честь квадрата» известного немецкого художника Йозефа Альберса, а вот левые страницы сильно различаются. На одной из них мы видим краткую биографию Ай Вэйвэя и фотографию его инсталляции «Шаблон» (Template), сделанной из обломков настоящего храма. Этот вариант продается в Великобритании. В альбоме, отпечатанном на английском языке для китайского рынка, вместо Ай Вэйвэя приведены сведения о малоизвестном скульпторе эпохи Возрождения, уроженце Умбрии Агостино ди Дуккьо (который «прославился» еще и тем, что одну из работ, которой изначально занимался он, довел до конца его более знаменитый современник: лишившись заказа на изготовление статуи Давида для Флорентийского собора, он оставил частично обработанный кусок каррарского мрамора Микеланджело, завершившему работу). Можно подумать, что работа ди Дуккьо попала в китайское издание альбома Ай Вэйвэя не столько из-за своей художественной ценности, сколько потому, что Агостино больше соответствовал алфавитному порядку. Но только сопоставление с западным изданием доказывает, что китайское было подвергнуто цензуре.

На первый взгляд эти два альбома, поставленные рядом, кажутся лишь страницей биографии художника-диссидента в его родном Китае, однако в стеклянной витрине выставлено произведение искусства. Как objets trouves со всемирной книжной полки, эти две связанные между собой книги рассказывают нам о разных трудностях своего появления на свет. Рубцовая ткань иссечена очень аккуратно, заплата почти не видна, но книга на английском языке, якобы предназначенная для всего мира, оказывается, имеет отличительный местный вариант.

Мы склонны считать, что цензура уничтожает, совершенно стирает с лица земли тексты, возможно, исполняя заветную мечту самих цензоров. В романе Рея Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» изображен странный, мрачный мир, массово уничтожающий книги пожарными командами, которые и вызывают для того, чтобы зажечь огонь, а не потушить его. Пожарного по имени Гай Монтэг, настроенного против подобных деяний, убеждают, что это рецепт сохранения гражданского мира и спокойствия в обществе. В книге Брэдбери перечисляются хоть и настоящие, но неоднозначные, не прошедшие цензуру произведения: «... цветным не нравится книга “Маленький черный Самбо”. Сжечь ее. Белым неприятна “Хижина дяди Тома”. Сжечь и ее тоже. Кто-то написал книгу