Гагарин: дорога на Марс - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

— Знаю.

— Прости, не знаешь. Не путай короткую экскурсию с шестью месяцами, когда мотивация одна единственная: долг зовёт, и нет никакой возможности уклониться.

— Так может и хватит? — тут же зацепилась Алла Маратовна. — Три миссии, год вне Земли, Герой Советского Союза, майор ВВС. В двадцать пять лет! Не жадничай, дай другим отличиться.

— Дорогая, даже если он тебе ответит «да», не слушай нашего сына. Сейчас устал, истощён. Соскучился по семье. И думать не хочет о возвращении на небесную каторгу. Но если бы мне было двадцать пять, а не пятьдесят два, клянусь, снова смотрел бы вверх. Он — в меня. И в тебя. Ты же тоже — женщина-огонь.

Лариса обернулась к коляске с Юрочкой и сообщила ему:

— Вот в какой семье ты родился. Чую, и мы с твоим отцом тебя не удержим. Потому что сильнее родительских увещеваний может быть… только плоскостопие.

— Не факт, — возразил Гагарин-старший. — Раньше в авиацию брали с железным здоровьем и соколиным зрением. Но сейчас пилоты летают в очках. Зачем им острота? Всё равно смотрят не в стекло кабины, а на приборы. Так и в космосе. Ходить особо не надо, плаваешь себе по отсекам. Плоскостопие не помеха. Вот кариес — это ужасно, кто тебе зуб вылечит?

— Плоскогубцы и молоток из ремкомплекта. Мама! Не смотри на меня так. Если бы у Пашки зуб сгнил и заболел, что хоть вешайся, вызывали бы ему стоматолога с Земли? Ввалил бы ему весь запас обезболивающих и долбанул со всей пролетарской ненавистью. Для друга не жалко.

— Скорее всего, сломал бы ему челюсть, — возразила мама.

— А это уже не моя ответственность, скорее врача из ЦУПа, управляющего моими манипуляциями.

Ситуация была скорее умозрительная. Если зубы в идеальном состоянии, то за шесть месяцев на Луне там не разовьётся процесс, требующий немедленного вмешательства. Вот в более длительных полётах проблемы будут. И врач общего профиля, как Ксения, например, их все не решит. Слишком сложно устроен человеческий организм и ломается он столь же прихотливо.

И дальше сидели-болтали, переместились в большой зал, где включили телевизор, но не смотрели его, а продолжали разговаривать под тихое бубнение диктора. Лариса покормила малыша, уже не грудью, молоко закончилось, а какой-то очень дорогой и качественной молочной смесью, привезённой дедом из Швейцарии с саммита по ОСВ. Кому ограничение баллистических ракет, а кому-то — питание для наследника фамилии.

Темы политики, пусть даже имеющей непосредственное отношение к их личным делам, практически не касались, Гагарину-старшему она надоела на работе в ЦК, а для Андрея всё важное теперь находилось дома.

Наконец, разошлись, приняли душ. Алла Маратовна забрала внука к себе — на «бабушкинское дежурство». Андрей зашёл в спальню. Лариса уже ждала — в тончайшем полупрозрачном пеньюаре, не скрывающем, а подчёркивающем скрытое под ним дорогое бельё. И то, что находилось под бельём.

— Тебя же кесарили! — он остановился, любуясь, но не смея подойти.

— Давно уже всё прошло и давно уже всё можно! Только цикл пока не восстановился, но я позаботилась. Второго нам рано. Пока рано. Иди ко мне!

Он словно с разбегу нырнул в какое-то тёплое море нежности, ласки, страсти… Прекрасно понимая состояние после полёта, Лариса уложила его на спину, практически бросила борцовским приёмом, сама атаковала сверху. То усиливала напор объятий и прикосновений, то отстранялась, дразня. Как бы ни был слаб, не окрепнув с приземления, естество потребовало своё…

Слабость слабостью, но его так выгнуло в финальном извержении чувств, что стал на мостик, подняв супругу!

Она, отдышавшись, устроилась рядом. Сделала комплимент:

— Богатырь! А говорил — Юрочку боишься взять.

— Значит, не богатырь, а симулянт.

— Скучал?

— Не представляешь — как. Ксю рассказывала, ты там терзалась, типа — расстались нехорошо…

— Точно. Меня как сорвало с резьбы. Психовала, была сама не своя. Клянусь: больше не буду. Андрюшка! Но ты же на меня не в обиде?

— После этого? — он обернулся к жене в полумраке. — Если это было извинение, то самое сладкое в мире. Конечно, никаких обид.

— Вот! — Лариса сделала ему «пип» по носу. — Мужиками можно и нужно манипулировать. Но так, чтоб это доставляло им радость.

— Потому что я — подкаблучник! — пропел Андрей. — Ведь всё-таки я подкаблучник!

— Классная песня! Очень в тему и по существу. Откуда она?

— Отец пел. Он постоянно приносил какие-то авторские песни, сам подпевал. Некоторые нигде больше не слышал. Как опрокинет тридцать грамм коньячку, так начнёт: я скажу, что друзья не растут в огороде, даже если их там закопать…

— Ужас! Люблю чёрный юмор. Попрошу что-то такое выдать у Юрия Алексеевича. Он, похоже, близок к прощению, что я — Гусакова.

— Как дипломированный подкаблучник уверяю: я очень благодарен твоим родителям, что ты — такая как есть. Даже если отдельные черты проявились не по их желанию, а вопреки.

— Мне скажи спасибо, что некоторые не проявились вообще. Сдерживаюсь из последних сил, — она запустила руку под простыню. — Как твои силы? После полугодовой разлуки?

— Мама просила не перегружать сердце… — Андрей почувствовал, что начинает задыхаться, но отнюдь не из-за спазмов или стенокардии, а от вожделения.

— А мы ей не скажем.

Ночь прошла плодотворно.

Две недели после короткой побывки дома космонавт провёл в госпитале в Сокольниках, затем получил трёхмесячный отпуск до нового года с полным содержанием. Поскольку на орбите ему начислялся двойной оклад, но ни копейки не тратилось, да ещё полагалась премия по завершении задания, материально они с Ларисой чувствовали себя на хорошем уровне. Как только молодая мама стала свободнее, сдала на права, ей в складчину с Гусаковыми купили ВАЗ-2108 в экспортном исполнении — с ABS и даже с кондиционером.

Первого декабря Андрей явился к Береговому с рапортом о досрочном возвращении из отпуска. Генерал глянул на него как на глубоководное чудище, невесть как выброшенное из пучины на берег.

— Парень! Тебя до октября восемьдесят седьмого всё равно никто и никуда не выпустит. Отдыхай, восстанавливайся. Жене с ребёнком удели время.

— Так я и хочу в марте отпуск просить. Отец забронировал нам путёвки в Египет по линии ВВС. Говорит: пролетал над Египтом ещё в шестьдесят первом. С орбиты коралловых рыбок не видно.

— Рыбки… Придумаешь же. А что на службу рвёшься? Тесно в кругу семейных уз?