Колонна и горизонты - Радоня Вешович

Он прогуливался, о чем-то напряженно думая. Четыре шага вперед, четыре назад — наверное, по привычке, выработавшейся у него, когда он сидел в одиночной тюремной камере.

Зашло солнце, сразу же похолодало. Спящие вестовые зашевелились, некоторые откатились вниз, что-то бормоча во сне и ощупывая вокруг себя место в поисках одеяла или шинели, чтобы укрыться с головой. Рота охраны начала грузить имущество, готовясь к маршу.

Колонна Верховного штаба зашла в лес и направилась к долинам. Может быть, то письмо, которое я принес, явилось причиной этого марша? Спускаясь по склону, Моша с трудом держался в седле, что давало Коче повод для шуток в его адрес. В колонне находился почти весь штаб нашей бригады.

При входе в село Реповце я в темноте услышал голоса товарищей из моей роты. Они также были готовы к маршу. У меня ослабли ноги, когда я узнал, что в ночь на восьмое июля наши войска идут освобождать Кониц. Вероятно, чрезмерная усталость и все то, что я пережил в течение этого дня, вызвали у меня предчувствие неизбежной гибели. Я вспомнил знакомую мне с детства сказку о ясновидящем старце, который точно предсказал, когда пробьет его час, и приготовил все необходимое для похорон. Мне казалось, что в таком состоянии нет смысла идти в бой. Бессмысленно было и кому-либо признаваться, что я боюсь. Никто из нас, может, кроме Савы Бурича, и то в шутку, не смог бы этого понять. Все же я решил открыться Мирке Нововичу, рассчитывая, что он посмеется надо мной, но не подумает, что я струсил. Мирко я нашел возле обоза и рассказал ему во всех подробностях и о том пути, который я проделал, и о моем настроении. Мирко ничего не ответил на мой рассказ, словно ничего не слышал. Он только сказал, что на кухне мне оставили черешню (батальон закупал ее у крестьян, как говорится, на корню и делил по ротам). Это был весь мой ужин.

Поскольку наша рота в ту ночь являлась резервам батальона, мне предстояло выбрать одно из двух: или остаться с обозом и вволю выспаться, или же присоединиться к роте и подремать хотя бы урывками. Я выбрал второй вариант.

Душная июльская ночь. Под Коницем простираются леса, колосится созревший ячмень и пшеница. Ущелья зазвенели от стрельбы, сначала нерешительной, но затем превратившейся в сплошной гул. По полученным сведениям, усташский гарнизон в городе хорошо вооружен, располагает минометами и станковыми пулеметами, но все городское население сочувствует партизанам. Крагуевчане штурмовали верхнюю часть города со стороны Иван-Седла, а наш 2-й батальон должен был преодолеть Неретву несколько ниже по течению и захватить блиндажи у моста.

Стрельба не мешала мне спать. Меня разбудили, когда наши пошли в атаку. Стрелковая цепь растянулась по пшеничному полю, которое под лунным светом казалось залитым золотом. Командир 1-й роты Гайо Войводич и бойцы молодежного батальона Саво Никалевич и Вучета Црнцевич подползли к блиндажу на крутом холме, возвышавшемся над железной дорогой, и гранатами заставили замолчать усташский пулемет. Путь к городу был открыт. В блиндаже бойцы обнаружили тело погибшего пулеметчика и немного боеприпасов.

Именно в тот момент, когда мне показалось, что вражеская оборона начинает разваливаться, поступило странное распоряжение из штаба бригады начать отход. Наши крагуевчане к тому времени уже ворвались в верхнюю часть города. Видя это, Саво Бурич, несмотря на поступившее распоряжение, приказал установить с ними связь и поддержать их. Поскольку с поля боя поступали хорошие вести, штаб бригады несколько позже отменил свое решение об отходе и приказал 2-му батальону действовать в соответствии с первоначальным планом. На рассвете блиндаж у моста прекратил сопротивление, усташи оставили Кониц и отошли по шоссе в направлении Мостара. В ту ночь в нашем центральном госпитале умер тяжело раненный Райко Корач.

Это был первый город, освобожденный нашей бригадой при поддержке местного партизанского отряда. Бойцы щедро раздавали местному населению трофеи. Бошко Дедеич разбил витрину магазина «Батина» и пустил туда коницких бедняков, чтобы они вместе с бойцами смогли хоть раз в жизни бесплатно обуться. Моша на площади встретился с крагуевчанами, поздравил их с победой, радуясь тому, что теперь есть что дать воинам и местным жителям и что различные продукты, которых здесь достаточно, ускорят выздоровление раненых.

После обеда саперы начали уничтожать стоявшие на станции паровозы. Двадцать четыре паровоза было сброшено в пропасть. Зрелище это превосходило самые захватывающие кадры из приключенческих фильмов.

Завтрак из свежей свинины с картофелем украсил наше пребывание в только что освобожденном Конице. Бойцы нашей роты получили форменные костюмы железнодорожников; этих костюмов было полно в складских помещениях станции.

Мы торопились оставить этот город. По нашим сведениям, сюда вскоре должны были подойти большие силы усташей. Уже вечером поступило известие о том, что коницкий батальон отбросил подходившего противника. Теперь никто не мог воспрепятствовать нашему планомерному отходу.

Я радовался так, словно находился на улицах освобожденного Берана. Приятно было сознавать и то, что накануне вечером я нашел в себе мужество, чтобы признаться Мирко в своем страхе, и что тот страх был нелепым вымыслом моей чрезмерно уставшей головы.

ОКРОВАВЛЕННЫЕ ВАЛКИ

Взволнованные происшедшими событиями, шли мы утром следующего дня по горам, которые всегда надежно укрывали нас от противника. Наша новая одежда промокла от пота. Запах нафталина распространялся в колонне. Около полудня, когда мы остановились на лужайке, чтобы передохнуть, поступило приказание подготовиться к смотру. Когда все построились, командир распорядился, чтобы мы вытащили все вещи из ранцев и положили их перед собой на траву. Я окаменел, услышав это. Краска стыда залила лицо. У меня в ранце лежал огромный кусок хозяйственного мыла и кулек сахару (незадолго перед этим кто-то сказал мне, что два куска сахару по калорийности могут заменить целый паек). Я выложил свое «богатство» вместе с рубашками, книгами и тетрадями и ждал. Моша с работниками штаба нашего батальона начал осматривать нашу «выставку» с 1-й роты. Я был готов провалиться сквозь землю.

Я вспомнил, как наши дозорные зашли на Дурмиторе в какой-то дом и наелись мамалыги со сливками, как Хамид рассуждал о наших слабостях, как на Зеленгоре меня раскритиковали за то, что я с жадностью набросился на овечьи внутренности, вспомнил то чувство голода, которое испытывал на Вратле