Человек должен жить - Владимир Лучосин

В углу стоял стеклянный шкаф с инструментарием, рядом — такой же, с медикаментами.

Вошел Василий Петрович, настороженным взглядом оглядел нас, поводил выпуклыми карими глазами. С наших лиц, наверно, еще не сошло раздражение, потому что Коршунов спросил:

— Что тут у вас?

— Телефон арестовали! — сказала плаксивым голосом фельдшерица.

— Не верьте ей. — Гринин поднял брови. — Она оскорбила нас. Она назвала меня…

— Татьяна Сергеевна любит шутить, — Василий Петрович улыбнулся.

Фельдшерица расцвела. Она мигом соскользнула с подоконника и, подойдя к Гринину, сказала:

— Разрешите, интересный юноша. Освободите место.

Меня покоробило, что ее зовут Татьяной. Я полюбил это имя еще со школьных лет.

Гринин встал со стула. Она села, закинула ногу на ногу.

— Татьяна Сергеевна плохо шутит, — сказал я. — А вернее, не умеет шутить.

— Что вы понимаете в шутках, бывший военный? — фельдшерица улыбнулась, не сводя глаз с Василия Петровича.

— Ну и Татьяна! — сказал я.

— Буду вам Татьяной после загса.

— Боюсь, что и тогда вы не станете Татьяной. Проба не та.

Коршунов двинул черной бровью и улыбнулся.

— Ну, не скучайте и не ссорьтесь… У вас есть что читать?

Мы ответили, что есть. Он ушел в хирургический кабинет. Мы взяли книги и тоже вышли в зал ожидания, опустились на диван и начали читать.

Через час я заглянул в комнату «Скорой помощи». Фельдшерица положила голову на стол рядом с телефонным аппаратом, чтобы услышать вовремя звонок. Человек как человек, когда спит.

Я возвратился к Гринину. Ярко светила над головой лампочка. Гринин читал монографию о хирургии почек. Одолжил у Коршунова.

На «Скорую помощь» долго не звонили. Примерно в час ночи раздался звонок. Фельдшерица сразу же ответила: посоветовала нюхать нашатырный спирт. Видно, кто-то угорел и спрашивал совета.

Гринину читалось плохо. Услышит на улице шаги запоздалого прохожего и ждет, прислушивается, не на скорую ли помощь идет человек. Не дождавшись, выходит на крыльцо. Тишина. Ни души. По звездному небу ползет, словно жук, самолет. Его не видно, лишь светятся бортовые огоньки. Гринин провожает жучков-светлячков взглядом, докуривает папиросу, затаптывает окурок ногой и возвращается в поликлинику.

Снова берется за монографию. Но чувствую: не лежит у него душа к этой книге. Не знаю, может быть, написана тяжелым языком, а может быть, просто еще не дорос парень, и она ему неинтересна.

Василий Петрович выглянул из кабинета.

— Вы бы поспали немного. Завтра рабочий день, отдыхать не придется… В физиокабинет зайдите. Кушеток там полно.

— Спасибо, Василий Петрович, — сказал я.

Мы начали дремать на скамье, как иногда дремлют больные в ожидании приема врача. Не знаю, сколько прошло времени. Из оцепенения меня вывел топот. Гринин вдруг вскочил и побежал к выходу, остановился, левое ухо повернул к раскрытой двери.

— Ты что? — спрашиваю.

— Никуда не уезжал?

— Мальчик, очнись!

— Значит, приснилось. Вот как наяву видел, что эта самая Татьяна приняла срочный вызов. Автобус перевернулся, масса жертв. Ты говоришь: «Пусть этот ребенок поспит». И уходишь.

— Да с чего же я пойду без тебя?

— Ну, знаешь, у всякого свои планы!

Второй раз меня разбудил голос Василия Петровича:

— А зря не пошли в физиокабинет. — Он смотрел на храпевшего Гринина. Увидев, что я открыл глаза, сказал: — Вот ведь как умеет безмятежно спать, а у меня уже не выходит. А у тебя?

— Тоже разучился.

Едва Коршунов скрылся за дверью хирургического кабинета, как зазвенел телефон. Фельдшерица, громко стуча каблуками, пробежала через пустой зал ожидания, забарабанила в дверь. Через минуту она вышла вместе с Василием Петровичем.

— Быстро собирайтесь, — сказал он нам.

Фельдшерица прошла к телефону, а мы выбежали из поликлиники. В руке Василия Петровича — чемоданчик. В нем шприцы, йод, бинты, кордиамин, камфара, валидол. Он сел в кабину справа от шофера, мы — в кузов «коробочки».

Я поднял брезентовую занавеску, прикрывавшую оконце. Ни огонька в домах, ни души на улицах. Шофер гнал машину вовсю.

Улица внезапно оборвалась. Мы въехали в лес. Еще минута — и машина резко остановилась. Нас бросило на стенку кабины. Дьявол, а не шофер. Ему бы камни возить.

— Сюда! Сюда идите!

Комната освещена лампой дневного света. Женщина указывает рукой на кровать. Тень от руки прыгает по стене.

Полный мужчина с красным лицом смотрит на нас. Губы у него с фиолетовым оттенком. Он часто и тяжело дышит. Василий Петрович проверяет пульс, выслушивает фонендоскопом грудь. Потом делает нам знак: «Приступайте».

— Минутку, Николай, — Гринин вежливо оттесняет меня от кровати, занимает ключевую позицию. Спрашивает больного, ощупывает живот.

— Диагноз абсолютно ясен, — говорит он, едва повернув голову ко мне, — острый аппендицит. Необходима экстренная операция. Где можно вымыть руки?

Жена больного с отчаянием смотрит на Василия Петровича.

— Сделайте инъекцию камфары. — Коршунов протягивает Гринину коричневый чемоданчик.

Гринин хочет что-то сказать, но берет чемоданчик, сжимает губы в прямую линию, протирает руки спиртом и молча делает инъекцию.

— Осмотрите. — Василий Петрович кивает мне.

Через семь минут мы уже сидели в хирургическом кабинете поликлиники.

— Все-таки я не согласен, — сказал Гринин. — У больного явный аппендицит!

— Вы тоже нашли аппендицит? — спросил у меня Василий Петрович.

— Упадок сердечной деятельности, — сказал я.

— Сердечный приступ? — Гринин встал с кушетки. — Ну, знаешь, это… это…

Василий Петрович, улыбаясь, глядел на Гринина и вдруг сказал так, будто был старше его не на пять, а на целых двадцать пять лет:

— Юрочка, не дурите!

— Нет, нет!.. Остаюсь при собственном мнении. Конечно, терапевтом я быть не собираюсь, но… — Гринин вытащил портсигар, открыл, сосчитал папиросы, закрыл. Он держал портсигар перед собой и изучал его блестящую поверхность. Интересно, это золото или анодированный металл?

За окном по чистому небу разливалась бледно-розовая заря. Пропело сразу несколько петухов.

Перед уходом из поликлиники Юрий сказал:

— Василий Петрович, ну что это за дежурство? Совсем неинтересно!

— Вам хотелось, чтобы кто-нибудь попал под электровоз?

— Что вы! Вы не так меня поняли.

Когда мы выходили из поликлиники, возле регистратуры уже стояли люди. Они хотели попасть первыми на прием. В кабине санитарной машины сидел наготове шофер и читал учебник физики для восьмого класса. Это уже был не тот шофер, который дежурил с нами ночью. Этот был аккуратно причесан на пробор и носил галстук.

Улицы города оживились. Народ спешил на работу. Проехал фургон с хлебом. Его тащила похожая на слона лошадь. Пробудившись, закричал электровоз. Протяжным гудком отозвалась фабрика.

— Как дежурство, Юра? — спросил Каша, пофыркивая над умывальником.

— Знал бы, не навязывался Николаю. Считай, ночь потеряна. Ни пользы, ни удовольствия.

В этот день я дежурил по больнице, и мне очень не повезло.

Только сел я ужинать, вбегает санитарка Маша из терапевтического отделения, та самая, у которой тридцать три ухажера и которая никак не может выбрать из них достойного жениха.

— Вас Вадим Павлович. Скорее!

Оставив на столе ужин, я бросился за нею.

Вадим Павлович сидел возле больного в седьмой палате. Больной задыхался от удушья. Вадим Павлович собственноручно держал подушку с кислородом. Кивком головы он подозвал меня к себе.

— «Скорая» привезла какого-то пьянчужку, — тихо сказал он. — Я занят. Астматик. Не могу отлучиться. Взгляните, пожалуйста, на привезенного. Если он ничего, пусть везут домой. А если плох, оставьте в больнице.

Машина стояла во дворе, напротив главного входа. Задние двери открыты, на носилках гладко выбритый седенький старичок лет под семьдесят. Возле него фельдшерица в белом халате. Но не та, с которой мы дежурили в последний раз.

— А, доктор! Вот посмотрите, пожалуйста, — обратилась она ко мне. — Пенсионер Новиков. Алкогольное опьянение, а возможно и…

Я не стал выяснять, что думает она в отношении диагноза. Но ее фраза, оборвавшаяся на «и», не осталась незамеченной. Я особенно тщательно осмотрел старика. Измерил пульс, кровяное давление, выслушал сердце и легкие — все как будто бы нормально. Только вот ничего не отвечает, спит. И пахнет водкой.

— Везите домой, — сказал я. — Проспится, и все войдет в норму.

— Значит, не оставите? — спросила фельдшерица.

Мне запомнились ее умные глаза. Может быть, спросить? Но я сказал:

— Нет. Везите домой.

— Тогда вот тут распишитесь. — Она подала бланк.

Я расписался и со спокойной душой направился к Вадиму Павловичу.