Человек должен жить - Владимир Лучосин

Поддавшись настроению, я так двинул лодку, что она наполовину выскочила из воды.

— Ой, что ты, Коля! — вскрикнула Нина. — Мы далеко отъехали. Сюда только чайки залетают!

Я оглянулся. Действительно, ни души. А кругом Тихий океан. Уж если что-нибудь и спасет нас во время бедствия, так только черпак. Я улыбнулся своим мыслям и спросил:

— Ты плаваешь?

— Люблю мужские вопросы! Где же это видано, чтобы медсестра не плавала? Да еще родившаяся на берегу такого озера! В наше медучилище не принимали неплавающих.

— Мудрый человек ваш директор.

— Не глупее вашего комполка!.. Чтобы спасать других, сестры сами должны уметь держаться на воде? Как по-твоему?

— О! Я вижу, ты убежденная патриотка своей специальности.

— Еще бы! Работать сестрой мне нравится. Особенно если оперирует Борис Наумович.

Нет, ты не разозлишь меня, девочка. У меня прекрасное настроение. И спорить мне совсем не хочется. Сегодня я уже наспорился.

Грести становилось все труднее. Весла увязали в водорослях. Водоросли виднелись справа и слева, спереди и сзади, везде. Порою мне казалось, что лодка, несмотря на мои усилия, стоит на месте.

Вот я увидел блестящую полоску чистой воды и начал пробираться к ней. Добрался, но через несколько минут водоросли снова окружили нас.

— Ты устал, — сказала Нина, — дай я погребу.

Я хотел возразить, но Нина уже встала и смело шла в полный рост ко мне. Я тоже встал. Лодка закачалась, накренилась. Я начал ее выравнивать. Однако Нина, кажется, хотела искупаться, потому что она не обращала внимания на мои старания. Один раз лодка резко накренилась и зачерпнула воды. Мы схватились друг за друга. Это было короткое, вынужденное объятие. Потом она села на мое место, а я на корму. Я взял черпак и начал выливать воду через борт.

Нина хорошо гребла, ничуть не хуже меня, но сил у нее было меньше, и она минут через тридцать устала.

— Коля, давай покупаемся. Мне очень хочется поплавать.

— Давай. Только выедем из этой травы.

Первой нырнула Нина. Красиво нырнула.

— Поплывем на ту сторону, — предложила Нина.

— Доплывешь?

— Вот ты и не доплывешь! А я как утка. Ты еще не знаешь!

— Сегодня уже поздно. Поворачивай, Нинок, а то без тебя поплыву одеваться.

— Ты сможешь оставить меня одну? — Она искоса смотрела на меня. Черные глаза ее были влажны.

— Поворачивай, поворачивай. Старших надо слушаться, сестренка, — сказал я, отфыркиваясь.

Мы плыли почти рядом.

— Ну что, братишка, на лодку поглядываешь? Боишься?

— С чего ты взяла, что боюсь?

— Не боишься? Нет, правда, Коля, ты храбрый?

— Не знаю, Нинок.

— Конечно, храбрый. Игорь рассказывал, как ты спасал немцев от лавины.

— Вот пацанок-болтунок!

— Я знаю, ты был героем.

— Я был лишь солдатом.

— А я хочу героя! Хочу, чтобы он был тут, рядом. Понимаешь? Хочу, чтобы это был мой герой… — шальная девчонка нырнула, только мелькнули розовые пятки. Потом она высунула голову из воды, и поддразнивая, пропищала:

— Ну, если целого героя нельзя, то хоть капельку можно?

— Сейчас получишь капельку, — крикнул я, пуская ладонью в ее смеющееся лицо веер брызг. — Марш в лодку!

Мы оделись. Неяркий диск солнца наполовину ушел за пологий берег. Лучи его пронзили разноцветные тучи над нами и устремились кто знает в какие миры. Мы ехали под этими последними лучами солнца, как под высоким шатром. Снова началась полоса водорослей.

— Так много водорослей и какой-то бурой травы, — сказал я, — и ни одной белой лилии. Почему они здесь не растут? Ты не знаешь?

— Не знаю, — грустно сказала она. — Не знаю, куда девались белые лилии.

Солнце ушло за черту горизонта. Небо потемнело, и озеро потемнело, вобрав в себя его краски. Желтая полоса берега растаяла, заволоклась туманом. Воздух и вода слились. Кто-то играл на гармошке, спокойная мелодия медленно плыла над водой. Высокий женский голос затянул тягучую песню. Поднялся еще один голос, тихий, прерывистый. Пели где-то далеко, может быть, на том берегу, до которого мы так и не добрались. Я был доволен прогулкой и лишь немного досадовал, что Нина поскучнела. Она молча сидела, опустив руку за борт, и пальцами перебирала воду.

— Где ж моя Валька? — сказала Нина и привстала на лодке. Тон у нее был деловитый, будничный, каким она обычно говорила в больнице.

«Чего ты сердишься, девочка? — мысленно говорил я ей. — Тебе вдруг захотелось, чтобы и я говорил о любви? Так ведь ее нет ни у тебя, ни у меня, а есть только теплый вечер после долгих дождей и твои двадцать лет».

Мы сдали лодку. Я получил паспорт и остатки денег. Паспорт Игоря еще лежал в кассе.

— Ждать будем? — спросил я у Нины.

— Они не маленькие. Сами найдут дорогу. Да и мало ли о чем надо им поговорить наедине.

Мы пошли по дороге в парк. «Ну хватит дуться, малыш, — продолжал я про себя свой разговор, — мы же неплохие друзья».

Я шагал рядом с Ниной по дорожке. Она старалась шагать пошире, а я старался частить, так что в целом получалось неплохо. Потом я взял ее под руку, и она с удовольствием опиралась на меня.

Со стороны озера неслись удалые частушки. Мне показалось, что пел тот же женский голос, который не так давно тянул грустную песню. Душа человека повернулась другой гранью, и эта, другая, тоже была хороша.

— Никак Валька поет! — воскликнула Нина.

И вдруг начал подпевать мужской голос. Хорошо знакомый голос. Конечно, он!

— Игорь поет, твой Игорек, — Нина счастливыми глазами смотрела на меня. — Ты… ничего не знаешь?

Я пожал плечами.

— Валя, кажется, согласилась стать его женой, — сказала Нина. — По голосам чувствую, что согласилась.

— Каша женится? — я так и ахнул.

— Только, чур, никому ни слова! — воскликнула Нина. — Игорь очень стеснительный, он хочет, чтобы никто ничего не знал.

Мы пересекли поле и были уже в парке. На танцплощадке буйствовала радиола, а когда она утихла, я снова услышал дуэт Вали и Каши. Голоса доносились издалека, слабые, но слаженные:

…Пел недаром за рекою,За рекою соловей…

Из-за расстояния голоса были неясные, как легкий туман над водой в погожий вечер. «Пел недаром…» А может, даром? Может, напрасно все это, Игорек? Не сделал ли ты опрометчивый шаг? Скорее всего желание любить принял за любовь.

— Какая Валька счастливая! — сказала Нина. — А ты счастливый, Коля? У тебя есть кто-нибудь в Москве? Да?

— Я же не москвич. Я из Кировской области. И никого у меня нет, кроме стариков колхозников.

Я проводил Нину до ее дома. Она жила в рабочем поселке за железнодорожной станцией. Мы шли темными пустырями. Освещенная дорога осталась далеко слева. Лягушки прыгали из-под ног. Нина визжала и прижималась к моей руке. Тропинка привела нас к изгороди из сухих еловых веток.

Закрыв за собой плетеную калитку, уже из сада, Нина сказала:

— Знаешь, какой ты? Знаешь?.. Ты старый!

Я от души рассмеялся.

Большие окна больницы ярко освещены. Прямоугольники света лежат на угомонившемся дворе. Кто-то высокий и узкий, опустив руки в карманы халата, скучающе ходит под окнами. Привлеченный звуком моих шагов, он останавливается, рука вылетает из кармана.

— А! Один кавалер явился. Правильно, Николай! С этой сестрицей стоит повозиться. Будет что вспомнить на пятом курсе… Да и вообще… человек живет один раз. — Гринин одним движением — указательным и большим пальцами — приглаживает усы.

— Ты что, всерьез? Или разучиваешь роль? — спросил я.

— Не прикидывайся простачком. Знаем мы вас, идейных. На собраниях правильные речуги откалываете, а после собраний…

— Договаривай, если есть что за душой. Ну? Что с тобой сегодня, парень?

— Подежурь за меня, будь другом! Не могу сегодня дежурить.

— Почему не можешь?

Гринин неопределенно покачал головой.

— Ну нет! Ничего, что не хочется, умей себя переломить. А пока спокойно, иди-ка, парень, лучше спать.

— Сначала Кашу дождусь. Давно не видел.

Среди ночи меня разбудил стук в окно. Высунулся в форточку: санитарка хирургического отделения.

— Привезли ущемленную грыжу, слышите? — Край белого халата виднелся из-под короткого пальто.

— Спасибо! Сейчас идем.

Игорь спал чутко, как заяц. Едва моя рука коснулась его плеча, он открыл глаза и спросил:

— В больницу?

— Да, санитарка прибегала. Но, я думаю, тебе лучше…

— Никаких «лучше», Николай, — перебил он и выскочил из-под одеяла.

Луговой лежал спокойно. Лишь иногда по его лицу видно было, что ему больно. Гринин оперировал хорошо, очень хорошо. Даже при самом строгом наблюдении не к чему было придраться. Сейчас и я в душе согласился с Василием Петровичем, что Гринин способный малый. И хотя я не любил предсказывать будущее ни себе, ни другим, все же подумал: парень далеко пойдет!