Человек должен жить - Владимир Лучосин

Золотов сидел, отвернувшись к окну. Не поворачиваясь, сказал:

— Я не могу делать этот доклад.

— Я спрашиваю, были упреки в адрес нашей больницы?

— Об этом не было речи, но… — Золотов быстро встал и подошел к столу, за которым сидел Чуднов. — Я не буду делать этот доклад.

— Мы от многого с вами можем отказываться, Борис Наумович, но только не от партийного поручения. И, собственно, почему не будете? Разве вам нечего сказать? Возьмите того же Гринина! Студент-практикант блестяще сделал две операции. Одним этим фактом вы потрясете зал. Конечно, есть недостатки, обдумайте, покритикуйте…

Чертовски сложная штука жизнь! Вот мы, воробьи, приехали в небольшую больницу, в этот небольшой городок, и как властно подхватил нас ее стремительный поток. В сущности, что такое практика? Конечно, не только приобретение профессиональных навыков. Сейчас я это ясно вижу. Через два года нам на работу, и я не хочу оказаться столь профессионально беспомощным, как Бочков. Но также не хочу очутиться на положении Коршунова — робким и беспомощным в общественном отношении. Николаев сказал: «Будьте прилежны…» Иначе говоря, стойте на берегу, и поток пронесется мимо. Нет! Будьте активны — и жизнь тотчас начнет вас учить.

С жадностью я наблюдал за обоими старыми врачами. Тут тоже ведь шла борьба. Борьба за человека. Интересно, знал Чуднов о конференции или нет? Наверно, знал! Наверно, он сейчас в глубине души приговаривает: «Погляжу, Борис Наумович, что ты скажешь людям». У Золотова внутри буря: «На позор хотите выставить?» Он искал и не находил достойных аргументов.

— Михаил Илларионович, я компетентен говорить лишь о хирургическом отделении. Правильнее этот доклад сделать главному врачу.

— Не могу, дорогой, что вы в самом деле! Мне работы хватит. Надо посоветоваться с молодыми специалистами, кое-кому помочь. Выступать-то будем оркестром… Одному вам не отстоять честь больницы.

Звонок. Чуднов взял трубку.

— Да… Борис Наумович сообщил о вашем решении… конечно, помогу…

Не ожидая конца разговора, Золотов махнул рукой и, устало сгорбившись, направился к двери.

— Занятно повернула дело Алена Александровна, — сказал Чуднов, когда мы остались вдвоем. — Вы думаете, он сегодня заснет? Всю ночь будет делать доклад перед своей совестью.

На следующий день в кабинете Чуднова собрались молодые врачи. Михаил Илларионович рассказал о предстоящей конференции и попросил каждого серьезно подготовиться. «Думаю, наши студенты тоже не останутся в стороне», — заметил он в конце.

Игорь поднял руку.

— Пожалуйста, Игорь Александрович.

— Я читал в газетах… мы тут собрались, молодежь… давайте сделаем вместе что-нибудь хорошее для больницы. Ну, чем мы хуже фабричных ребят?

— А что можно сделать, Игорь?

— Например, радиофицировать палаты!

— Правильно! — воскликнула Надежда Романовна.

Я тоже поддержал идею Игоря. Очень хорошо, Игорь. А я думал, ты не умеешь выступать.

Гринин вызвался съездить в Москву за всем необходимым. Он вернулся через два дня и действительно притащил и провод, и наушники, и даже набор инструментов, необходимых радиомонтеру. И карманный приемник — для себя.

По вечерам мы теперь не спешили кто куда, а занимались проводкой. Работали до отбоя, а позже, в школе, заполняли дневники и готовились к следующему дню.

Завершив работу на первом этаже, принялись за второй. Шли от палаты к палате, от койки к койке, укрепляя провод. Однажды Игорь исчез, и я решил отругать его, потому что времени у нас было в обрез. Многоголосый шум притянул меня к окну. Я увидел группу парней, несших пилы, топоры и рубанки. С ними шел Игорек.

— Принимайте пополнение, — сказал он вышедшему навстречу Чуднову.

Тот развел руками, и ребята, окружив его, пошли в столярную мастерскую, размещавшуюся в каменном здании за моргом. Игорек в этой группе выглядел фабзаучником.

Птенец! Он обставил всех нас. После своей лекции о раке он часто бывал на фабрике, знакомился с заболеваемостью, с условиями работы в цехах, а вечерами с таинственным видом делал вычисления и записи в толстой общей тетради. Все ищет великих открытий, думалось мне тогда, Что ж, он сделал открытие, а мы проморгали. Люди ходили в больницу только лечиться. Теперь они пришли, чтобы сделать ее удобнее для себя.

В столярной мастерской уже кипела работа. Под неумелой рукой Каши повизгивало, напрягаясь, полотно лучковой пилы. А вот у длинного паренька рубанок играл в руках, я видел работу отца и понимаю толк в этом красивом деле. Стружка, не ломаясь, завивалась длинным локоном и, шурша, падала на пол.

— Ты не жми, — говорил Игорю не по летам полный юноша, — тут силой не возьмешь, посылай спокойно, и рез у тебя будет правильный.

Чуднов сидел рядом с дедом Акимом, больничным столяром, и его лицо выражало самое полное удовлетворение.

— Николай! — крикнул Каша. — Знакомься! Ребята, знакомьтесь: наш бригадир…

Крепкие пожатия рук.

— Павел!

— Василий!

— Федя, — сказал паренек, кладя рубанок на верстак боком.

Я бы тоже положил так, чтобы не тупилось лезвие.

Очень захотелось поработать вместе с ними, может быть, показать, что и мы не лыком шиты. Я взял рубанок, потрогал большим пальцем лезвие, с радостью почувствовал, что ручка плотно и естественно легла в ладонь. Ну, как бы не осрамиться!.. Но стружка, не ломаясь, упала длинным локоном.

— Видать, держали в руках, доктор, — усмехнулся Федя.

— Бывали дни… А здорово это получилось, что вы пришли, ребята!

— Больница — нам, а мы больнице скорую помощь оказываем, — сказал Павел. — Ну, за дело, товарищи. А то не стоим, не едем.

Работа возобновилась. Ребята делали урны для мусора, готовили детали садовых скамеек, настил для кое-где прогнившего тротуара, соединявшего больничные корпуса.

Павел говорил Чуднову:

— Там у вас черепица с крыши кое-где обсыпалась. Сегодня у нас материала нет, завтра сделаем.

— Паша, я видел, забор в двух местах прохудился. Доски для видимости висят.

— Это же нарочно, — сказал Василий, — захочется пивка выпить — досочку в сторону и в парк!

— Да, ты в этом разбираешься!

— Василий выпить не дурак!

— И когда это доктора лекарство против водки изобретут?

— Игорь, вот тебе наше задание. Найди ты такое лекарство, чтобы Ваську от пол-литра отучить.

— А что? И найду, вот только дайте кончить!

— Долго ждать. К тому времени Ваську в морге обмоют.

— Да ну вас ко всем чертям! — рассердился Василий. — На свои пью.

— Все равно не разрешаем. Мы за тебя в ответе!

Я сказал Павлу, что заберу Игоря с собой, а то задерживается радиопроводка.

— А мы его было совсем в свою бригаду записали. Ну ладно, берите. Как кончишь — приходи сюда, — обратился он к Игорю. — Про воскресенье не забыл? Ваша-то тройка поедет?

— Куда?

Игорь взглянул на Чуднова.

— Михаил Илларионович, вы нас отпустите? Мы всей бригадой собираемся в Москву на «Онегина».

Часа два мы работали на втором этаже — я, Игорь, Юрий и Валя.

— Ребята-то уже кончили! — крикнул от окна Каша.

Мы все подошли к окну. Двор ожил. Рабочие вытащили готовые урны, скамейки. Чуднов ходил и показывал, где и что лучше поставить.

Мы вчетвером стояли все вместе у окна, и, может быть, никогда нам не было так дружно и хорошо.

Не знаю, что передумал Золотов за несколько минувших дней. Я видел, он раза три заходил в кабинет к Чуднову и долго сидел у него. Возвращался замкнутый, подчеркнуто отчужденный и кивком головы приглашал меня заняться очередными делами в перевязочной.

Самокритика, что ни говори, трудная штука для каждого и особенно для Золотова. У людей будущего, быть может, и выработается новая натура, которая легко будет вершить суд над собой. Пока же мы от этого далеки. И неожиданно, будто в насмешку над моими мыслями, Золотов только что отдал половину палат Василию Петровичу. Он подбежал ко мне: «Ты подумай, Николай! То, что казалось вечным и неделимым…» Полчаса спустя Коршунов и Гринин обходили присоединенную территорию. «Сегодня я сожалею, что вы лишь практикант. Могу ли надеяться, Юрий Семенович, что после института вы…» — «Теперь это предложение резонное! На пару лет? Обещаю. В аспирантуру со стажем берут куда охотнее».

Палаты Золотов передал, однако ни к Коршунову, ни к нам не изменился, по-прежнему не хотел знать. Чувствовалось, что на нас он отводит душу. Понимает, что нельзя, что неправильно, и все-таки дуроломит. Поэтому мы, как и раньше, могли рассчитывать на один операционный день в неделю — на Коршуновскую пятницу.

— Ты знаешь, Юра, что я придумал? — сказал я Гринину, когда мы втроем возвращались в четверг из больницы в школу.

Он настороженно взглянул на меня.