Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта - Роб Боддис

Это подтверждают и другие научные изыскания, уделяющие больше внимания контексту развития хронической боли. Например, согласно исследованию 2017 года о причинах возникновения хронической скелетно-мышечной боли у детей, «депрессивные симптомы» наряду с появлением болевых ощущений могут предварять развитие хронической боли, укрепляя связь между «способностью справляться с обстоятельствами» и усилением боли при «плохом настроении»[224]. В течение многих лет ученые наблюдали признаки связи между депрессией и хронической болью: депрессия предшествует развитию болевого синдрома[225]. Эти наблюдения дополняются исследованиями, которые демонстрируют связь постоянной боли и страха перед ней с увеличением ее интенсивности — эмоциональное состояние усугубляет отстраненность и пассивность человека, тем самым усиливая и продлевая болезненные ощущения[226]. Такие исследования должны приблизить науку о хронической боли к контексту непроходящей боли, показать важность условий возникновения, поддержания и воспроизводства депрессии, страха, тревоги, чувства отчаяния и одиночества. Ученые должны обратить внимание на ситуативные исторические обстоятельства развития и реализации на практике этих эмоциональных и аффективных понятий. Есть весомые основания утверждать, что хроническая боль в наши дни приобрела такие гигантские масштабы потому, что связана с другими эмпирическими феноменами современности. Поскольку ключевым понятием для понимания хронической боли являются депрессия и другие психологические «травмы», особое внимание следует уделять историческим условиям их формирования. В тех исторических контекстах, где психологические заболевания рассматривались и переживались иначе, чем сегодня, хроническая боль, скорее всего, тоже переживалась по-другому. Это вовсе не значит, что нужно забыть о примерах душевных недугов и хронической боли, которые появились раньше, чем соответствующие понятия. Вместо этого стоит помнить, что содержательное переживание этих явлений можно понять лишь в контексте, в соответствии с практической, материальной и понятийной спецификой времени и места, а также с учетом ситуативного знания, убеждений и социальных отношений.

Непосредственный контекст современной хронической боли неизбежно несет отпечаток капиталистической и корпоративной культур, поскольку критериями оценки хронической боли стали производительность и эффективность. Каковы цели оценки хронической боли на массовом уровне? В масштабе коллективного страдания (при котором миллионы людей переживают его в одиночку) само страдание теряется из виду. Джуди Формен, собрав и проанализировав статистику по США, обнаружила, что «в Америке сто миллионов взрослых людей живет в состоянии хронической боли». Цифра взята из отчета Института медицины и подтверждается другими исследованиями[227]. Схожие цифры демонстрируют и другие страны — от 35 % в Великобритании до 18–50 % в Австралии[228]. Эти показатели могут выглядеть шокирующими, поскольку демонстрируют проблему такого масштаба, что никакая система не способна даже подобраться к ее решению. Если же эту гигантскую волну страдания рассматривать как проблему политическую, экономическую и институциональную или же воспринимать ее как причину снижения дохода, производительности, удовлетворенности качеством работы или, что циничнее, угрозу признания профессиональной пригодности, тогда хроническая боль заменяется логикой и риторикой, которые лишь косвенно относятся к страданию как таковому. Пока продолжаются дебаты о хронической боли, страдания людей остаются незамеченными и непонятыми — как это часто случается в случае политических дебатов.

Человеку, страдающему от боли, едва ли поможет информация о том, что он такой не один и проблема носит структурный характер. Эту проблему часто оценивают с точки зрения «издержек»: отгулы, стоимость человекогода для здравоохранения, безработица, выплата пособий и т. д. Порой кажется, что мотивацией для облегчения или устранения хронической боли служит стремление сохранить людей на рабочих местах и снизить издержки. Хроническая боль — это бремя для соцобеспечения, устранить которое следует не во имя сострадания, но ради экономической и социальной эффективности и политической целесообразности. Пациенты обходятся дорого[229]. В 2014 году было опубликовано исследование, авторы которого в течение восьми лет фиксировали амбулаторные приемы в США. Оно показало, что ежегодная стоимость обезболивающих препаратов составляет 17,8 миллиарда долларов[230]. Программа, направленная на снижение боли, становится средством достижения экономических целей.

Я не думаю, что превращение хронической боли как проблемы (или бремени) в экономическую или социальную трудность намеренно отвлекает внимание от индивидуального опыта ее переживания. Напротив, такая понятийная рамка определяет переживание боли у хронических пациентов, поскольку выражает — но и только — разочарование инфраструктурой, усложняющее людям жизнь. В конце концов, экономические издержки от хронической боли оцениваются схожим образом в научных отчетах уже десятки лет. В конце 1970-х Стивен Брена заговорил о «ужасающих издержках хронической боли», и с тех пор подобные формулировки прижились[231]. В 1981 году Национальный институт по вопросам злоупотребления наркотиками США опубликовал книгу, согласно которой компании ежегодно теряют 700 миллионов рабочих дней, а затраты на здравоохранение, «компенсации, судебные тяжбы и медицинское шарлатанство» составляют почти 60 миллиардов долларов каждый год[232]. Можно было бы указать на структурные и медицинские усовершенствования, введенные с тех пор, но в наши дни проблема лишь усугубилась. Теперь проблема хронической боли связана с политикой благоденствия и усугубляется социальной разобщенностью, очевидной эпидемией одиночества и потерей социальной поддержки[233]. Кажущаяся доступность здравоохранения и по большей части бессмысленная статистика, которая утверждает, что национальный уровень счастья можно измерить, стимулируют политику жесткой экономии на фоне роста бедности, социальной изоляции, числа самоубийств и системной неудовлетворенности при попытках сообщить о боли. Недавнее исследование показало, что больше 20 % жителей Европы в течение жизни мечтали умереть[234]. Сложно сказать, какие люди составляют эту долю. Но хроническая боль и сопутствующие состояния — например, генерализованное тревожное расстройство — совершенно точно повышают склонность к суицидальным мыслям и попыткам наложить на себя руки[235]. Истинные «издержки» хронической боли известны только миллионам молчаливых, лишенных голоса пациентов, которые страдают в одиночестве.

Субъективный разрыв: «Болевой опросник» Мак-Гилла

До сих пор связь между языком боли, который используют обычные люди, и метафорическим аппаратом, разработанным научным сообществом, была изучена лишь поверхностно. В предыдущем разделе я писал о социальном и политическом молчании, в котором пребывают пациенты с хронической болью, однако на бытовом уровне они сталкиваются с медиками и учеными, общаются с ними. Что же они говорят? Какие средства XX век предложил для устранения субъективного разрыва, который создала сама медицина? Я утверждаю, что начиная с 1970-х годов язык хронической боли людям прямо и осознанно навязывают врачи. Научно-медицинское сообщество обнаружило, что язык, который используют пациенты, может быть полезен для диагностики и контроля, поэтому представления об этом языке стали пытаться упорядочить и привести к единому стандарту. Такие намерения объяснимы, хотя и сопряжены с большими сложностями. Люди осмысляют боль при помощи образного языка, и ценность такой стратегии заключается в том, что этот язык понятен окружающим. Однако потенциальный разрыв между