Чехов и Лика Мизинова - Элла Матонина

проработки каждой сцены, с каждым статистом и актером. Приходило как озарение, во время работы. Аппетит приходит во время еды, тут уж ничего не поделаешь.

Явление незнакомца

О новом контракте известного оперного режиссера и скором отъезде в Нью-Йорк написала одна из многих русских газет. Отбоя от звонков и поздравлений не было. Однажды, это было за три дня до отъезда, консьержка вручила ему пакет, на котором был их парижский адрес, написанный по-французски, а по-русски добавлено: Лике Мизиновой.

– Габриэль, а как у вас появился этот пакет? – спросил Санин необъятную даму с тяжелой одышкой.

– Да вот минут десять назад его оставил высокий худой господин, довольно симпатичный.

– Он ничего не просил передать на словах?

– Нет, оставил и быстро ушел.

Было совершенно очевидно, что пакет, адресованный жене, на самом деле предназначался ему. Санин вышел на улицу и огляделся. Никого, кто бы его ждал, не было. Он подошел к фонарю, тускло освещающему угол сада, и развернул пакет. В нем была тонкая мужская сорочка с бурым пятном, сшитая по крайней мере в конце прошлого века, если не раньше. Санин не мог и предположить, что бы это значило. После некоторых раздумий он выбросил загадочную посылку в урну. Если бы она попала в руки к Лидюше – беды не миновать. Дома он ничего не сказал, но сам уже знал, что встреча с таинственным незнакомцем неминуема.

Утром следующего дня его позвали к телефону.

– Господин Санин? – спросили по-русски простуженным баритоном.

– Да, это я. Что вам угодно?

– Надеюсь, вы уже понимаете, что нам пора встретиться?

– Где, когда? – только и спросил Санин. – Как я вас узнаю?

– На ступеньках у входа во Дворец инвалидов сегодня ровно в шесть вечера. Извините, но ваш нью-йоркский контракт меня очень торопит. Предупреждаю, если вы дорожите женой, будьте один и обойдитесь без всяких сообщений в полицию. Я подойду к вам сам. До свидания.

Скрытая угроза в словах незнакомца совершенно обескуражила Санина. Странная и загадочная история почему-то начинала перерастать в опасную. С подобными угрозами он еще ни разу не сталкивался. Даже в детстве у него не было ни одной серьезной драки, из всех конфликтов он всегда выходил, как говорится, не теряя лица. С агрессивными людьми, с подонками, которым и руку-то совестно подать, судьба его до сих пор не сталкивала. К тому же он всерьез испугался за Лидию Стахиевну, ибо почувствовал, что дело тут отнюдь не в простом любопытстве к ее жизни. Весь день ему хотелось приблизить эту встречу, которая наконец-то внесет ясность в эту загадочную историю. Надо ли говорить, что Санин был предельно точен?

Ему пришлось подождать минут пять, прежде чем к нему обратился долговязый, атлетически сложенный человек лет сорока с бледным лицом и грустными усталыми глазами под высоким, с залысинами лбом, одетый в черное шевиотовое пальто без шарфа. В правой руке незнакомец держал небольшой саквояж коричневой кожи.

– Господин Санин, прошу меня простить за этот неуместный детектив. Я рад, что вы пришли, эта встреча, уверен, снимет ряд наших общих проблем. Впрочем, познакомимся: меня зовут Николай Арсеньевич, я родом из Старицкого уезда. И этого пока достаточно.

Это было проговорено довольно тусклым голосом. Санин подумал, что так общаются, когда хотят скрыть волнение и неуверенность в себе, а потому извинение ему показалось довольно искренним. Санин вспомнил: в Старицком уезде когда-то находилось поместье родственников Лидии Стахиевны.

– Поговорим здесь или пройдем в кафе? – спросил Санин.

– Вечер на удивление дивный для поздней осени, можем просто посидеть в скверике на скамейке, мы не такие уж добрые знакомцы, чтобы засиживаться в кафе. Как-нибудь в другой раз.

«Либо он чего-то опасается, либо сам чего-то стесняется», – подумал Санин и почувствовал себя немного увереннее. Когда они устроились на скамейке в тихом уголке скверика, возле Дворца инвалидов, Николай Арсеньевич открыл саквояж, недолго порылся в нем и протянул Санину лист пожелтевшей бумаги.

«Лидочка, моя любимая», – прочел Санин обращение, выведенное твердой мужской рукой, и листок задрожал в его руке. Письмо, несомненно, было адресовано его Лидюше. «Я совсем не уверен, что тебе передадут это короткое письмо, но очень хочу, чтобы ты рано или поздно прочитала его. Ты уехала в Париж, и это твой окончательный ответ на мою давнюю любовь. Жизнь моя без тебя бессмысленна.

Не вини себя ни в чем. Во всем виноват я сам: то, что принял за любовь, было обыкновенной жалостью к безнадежно влюбленному, обремененному семьей и долгами человеку. От этого, однако, не легче. Прощай.

Арсений».

– Ну и что? – обреченно спросил Санин. – Что я должен с этим делать?

– Вернуть мне, – странно улыбнулся незнакомец. – Мой отец, Арсений Петрович, покончил жизнь самоубийством, когда мне было десять лет. Я должен выполнить его последнюю волю – передать это письмо вашей жене Лике Мизиновой, Лидии Стахиевне Саниной. Она, не сомневаюсь, была информирована, что поклонник покончил с собой из-за долгов и предстоящего разорения. Но вот его предсмертная записка жене.

Санин прочитал и записку, написанную тем же почерком и, судя по всему, на другой половинке того же листка. Об этой истории он не знал. Да и откуда? Лидюша пережила ее задолго до их знакомства, да и в самом деле, могла быть уверена, что Арсений таким способом бежал от разорения.

– Что же я должен, по-вашему, со всем этим делать? – повторил он свой вопрос.

– Видите ли, впервые увидев записку, адресованную вашей жене, а было это еще в восемнадцатом году, когда мы захватили полицейский архив в моем родном уезде, я всеми силами возненавидел ее. Потому что безумно любил отца, потому, наконец, что похожая история вышла и со мной. И я уже был готов приставить к виску отцовский пистолет, но вспомнил о том, что должен выполнить последнюю волю человека, любимого мной со всей беззаветностью детского чувства… Отец спас мне жизнь, хотя его уже давно нет на свете.

Я знаю о вас и вашей жене все, – продолжал он. – Знаю, что она больна, страдает депрессиями, что это письмо для нее смертельная пуля. Но мне ее не жалко. Нисколько. Однако сам я нахожусь в положении, которое дает вам отсрочку, если, конечно, вы ее купите. В Париже я в командировке. Сейчас до крайности нуждаюсь в деньгах, которые помогли бы мне продолжить порученную работу. Иначе, поверьте, у меня хватило бы решительности поступить по-другому.

– Это – шантаж, – полуутвердительно-вопросительно вымолвил Санин.

– Да, можно и так сказать.

– Но я могу заявить в полицию, и ваша миссия сразу