Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы - Ольга Поволоцкая

– Нет, поздно. Ничего больше не хочу в жизни. Кроме того, чтобы видеть тебя. Но тебе опять советую – оставь меня. Ты пропадешь со мной (ММ-2. С. 738).

Потребовав, чтобы его оставили наедине с любовниками, Воланд приступил к самой главной части «допроса». Он вопрошает о «творческих планах» писателя. Он рассчитывал на другой ответ, но категорический отказ мастера от творчества исключил сделку с дьяволом. Романтический сюжет нового Фауста, художника, заключившего договор с чертом, не состоялся. Мастер не будет придворным писателем диктатора.

Почему же Воланд отравил мастера и его подругу? Наверно, потому, что, в сущности, два человека, объединенные любовью, укрытые в собственном доме, где стоят книги на полках от пола до потолка, представляют собой самодостаточный и недоступный для власти мир. Это мир неподконтрольный диктатору, поэтому он не доверяет именно ему, ибо пока Маргарита любит мастера, в ней жив его роман. Ведь она полюбила мастера именно вместе с его творением. А это значит, что жив образ Иисуса в человеке и человек добр. Короче говоря, нет ничего опаснее для власти дьявола, чем любящие друг друга люди, знающие, что человек добр и помнящие о Страстях Господних. Именно это и есть та клеточка полноценной человеческой жизни, из которой с неизбежностью прорастает разум, свет и добро, без которых жизнь вообще лишена смысла и творческого начала.

Вместе с Мастером и его подругой с поверхности земли, кажется, окончательно уходит память о Распятом Христе. Это и есть смысл мистерии явления Воланда в Москве – последняя и окончательная зачистка подвластного ему пространства, стирание последних следов в коллективной памяти людей образа Христа и его учения о добром человеке.

Примечание: О том, что Воланд явился в Москву вовсе не для того, чтобы отпраздновать ежегодное весеннее полнолуние и не для того, чтобы исследовать рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, высказал догадку Б. Соколов: «Воланд многолик, как и подобает дьяволу, и в разговорах с разными людьми надевает разные маски, дает совсем несхожие ответы о целях своей миссии. Между тем все приведенные версии служат лишь для маскировки истинного намерения – извлечения из Москвы гениального Мастера и его возлюбленной, а также рукописи романа о Понтии Пилате… Поэтому удивление Воланда, когда после Великого бала у сатаны он „узнает“ от Мастера тему его романа, – всего лишь очередная маска». [50] Даже догадавшись о том, что Воланд явился за мастером, его подругой и рукописью, что все остальное – «вранье от первого до последнего слова», Соколов, тем не менее, не может даже мысленно предположить, что почтительно названное им «извлечение» – это не что иное, как подлое убийство, и поэтому Соколов ничем не отличается от остальных интерпретаторов.

И никакой посмертный покой в готическом особняке под музыку Шуберта не может компенсировать ужас от буквального воплощения слова Воланда: «Просто он существовал, и больше ничего».

Мы видим, что Булгаков докопался до фундаментальных оснований сталинской программы по радикальной трансформации человека. Его роман – настоящее исследование методов и приемов травмирования сознания человека, после чего «хорошо отделанный» отказывается пользоваться собственным разумом, превращаясь в особый вид человекоподобного существа, неспособного сопротивляться насилию, лишенного чувства собственного достоинства и собственного мнения. Это технология превращения человека в мелкого мошенника, доносчика, озлобленного на всех и вся, в сущности, несчастного и жалкого, с неизбывным чувством вины.

Булгаков в своем романе «Мастер и Маргарита» предложил своему читателю осмыслить гипотетическую ситуацию, провести мысленный эксперимент и ответить на вопрос, что было бы, если бы в Москве в 30-е годы был опубликован роман мастера о Понтии Пилате. Почему, собственно говоря, этот роман о событиях, произошедших в далекой Иудее почти две тысячи лет назад, невозможно опубликовать в стране, где победила революция, где научно-технический прогресс с огромной скоростью превращает отсталую сельскохозяйственную страну в страну с мощной индустрией. Чем это небольшое художественное повествование так опасно для нового государства, что уничтожение рукописи и ликвидация ее автора становится первоочередной задачей первого лица государства? Причем сама ликвидация проводится в глубокой тайне самыми отборными силами секретных служб, находящимися в подчинении самого этого «первого лица». Вопрос этот вовсе не праздный. Это мучительный вопрос о собственной судьбе в собственной стране самого Булгакова, писателя, запрещенного при жизни. Это и есть главная мысль романа «Мастер и Маргарита».

Глава восьмая

Рукописи не горят

Нам уже приходилось говорить о том, что «отрезанная голова» – это человек приведенный в идеальное состояние с точки зрения власти, в котором у него нет никакой возможности создать рукопись. Это состояние радикальной несвободы, состояние связанных рук, состояние, в котором человек не принадлежит сам себе, не может распоряжаться собой. Само слово «рукопись», его внутренняя форма и образ, представляет идею осмысленной деятельности – свободного владения собой, в частности своей рукой, которая подчиняясь голове, оставляет на бумаге следы человеческого существования. Пишущая рука – образ умного делания, основа человеческой культуры и цивилизации. Способность человека зафиксировать результат своей духовной и умственной деятельности, опыт прожитой жизни сделать доступным другим, – это и есть смысл акта создания рукописи – подлинного нестираемого следа единичного человеческого существования. В рукописи преодолевается смерть, разрушающая все, но не способная уничтожить переданное в рукописи другим людям послание.

Рукопись стремится стать книгой, ибо, став книгой, делается доступной многим. Прочитанная книга означает знакомство, контакт, общение, коммуникацию автора с читателем. Содержимое головы автора как бы перетекает в голову читателя, становясь достоянием его головы.

На пути этого свободного общения и сообщения людей друг с другом земная власть испокон веков стремилась поставить преграды. Инквизиция жгла книги еретиков на кострах, вся печатная продукция проходила государственную цензуру, и без санкции цензоров рукопись не могла превратиться в книгу. Встречались, и довольно часто, в истории человечества казни поэтов, писателей, мыслителей, которые погибали именно за мысли и образы, переданные рукой бумаге, т. е. за свои рукописи. Казнь и костер, сжигающий книги, конечно, крайние случаи радикальной борьбы власти с инакомыслием. Гонения, изгнание, ссылки, тюрьмы, каторга, публичное поношение, лишение средств существования – короче говоря, история человечества – это во многом история борьбы институтов государственной власти со свободной человеческой личностью.

Но только в советской стране все писатели стали государственными служащими, получили удостоверения членов союза писателей. Каждый, кто этого удостоверения не имел, писателем не считался. Согласно основному идеологическому догмату новой госрелигии, творческим процессом руководила партия, как и всеми остальными сферами жизни.

Партией же руководил великий вождь и отец народов, ее генеральный секретарь. Он же руководил всеми руководителями творческих союзов огромной страны. Согласно непререкаемой истине о руководящей роли партии и лично товарища Сталина в деле создания произведений литературы, отчетливо обозначился вопиющий абсурд ситуации, выразившийся в том, что творцом рукописи переставал быть ее автор.

Автор как бы превращался в пишущую руку, управлял которой глава государства, или, попросту, буквально «руководитель». Автор на экране метафизической идеальной картины мира, находящейся в сознании диктатора, становился как бы обезглавленным. Таким образом, вся многочисленная армия советских писателей, все их разнообразные имена и фамилии превращались в псевдонимы вождя. Ко всем писателям своей страны диктатор относился как к своим собственным писателям. Они были буквально «его». Он ими владел так, как голова владеет собственной рукой. Нарисованная нами картина, естественно, – это доведенная до предела, проявляющего ее абсурд, идея безумного генсека, но она чрезвычайно наглядно изображает суть его утопии.

Слово «руководитель» дает нам образ головы, которая и водит рукой. Не забудем, что абсолютный синоним слова «руководитель» – это «глава». Руководить и возглавлять – это почти одно и то же.

Итак, в идеале писатель должен превратиться в профессионала-ремесленника, мастера-производителя продукции не своей головы, а головы главы и руководителя государства, на службе которого он состоит в должности советского писателя, то есть его пишущей руки.