Путь Никколо - Дороти Даннет

— Ты встал между ним и Лионетто, — заметила вдова. — По крайней мере, именно так мне сказали.

Он ничего не ответил, не сводя с нее обычного своего доброжелательного взгляда. Он не собирался обманывать ее насчет Феликса и не хотел, чтобы она обманывалась сама.

— Меня тревожит не поведение Феликса, но твое, — пояснила Марианна де Шаретти. — Ты защищал Феликса, и отсюда воспоследовали все эти неприятности. Выгнать тебя было бы верхом неблагодарности.

И вновь он прервал ее, не дав довести до конца заготовленную речь.

— Это не так. Я и до того успел натворить дел. Выставил себя на торги для всех желающих.

Первым его языком был французский, и даже когда он говорил по-фламандски, порой это ощущалось. Его собственный голос, когда он не играл и не изображал других людей, был мягким, ровным и деловитым, даже когда с уст его срывались подобные замечания, ошеломлявшие ее целым лабиринтом содержавшихся там недомолвок. За гильдийским столом, во время трехсторонних переговоров в кабинетах Ганзы, порой она вспоминала о Клаасе и о моментах, подобных этому, которые в последнее время случались все чаще.

— Тогда, возможно, ты догадаешься, кто уже обращался ко мне, чтобы нанять тебя.

Такой ответной улыбки ей никогда бы не дождаться за столом гильдии.

— Конечно, я мог бы попробовать, но думаю, вам будет приятнее сказать самой.

Она принялась выравнивать бумаги на столе.

— Я получила запрос от сера Алвизе Дуодо из Венеции, — начала Вдова. — Если я соглашусь отпустить тебя, он найдет тебе работу на борту фландрских галер до весны, потом займется твоим образованием по пути домой и наконец предоставит оплачиваемую должность в Венеции. Он желает поговорить с тобой.

— А кто еще? — с серьезным видом спросил ее Клаас.

— Другое предложение — от дофина. От французского дофина Людовика, который сейчас остановился у мейстера Бладелена. Похоже, он припоминает, что встречался с тобой и с Феликсом, будучи в Лувене. Феликс вовлек его в разговор об охоте. Тебе он предлагает место младшего егеря, а также — как он сказал — способного мальчика на посылках. По его словам, такая должность слишком лакейская для моего сына.

— Но все же Феликс был бы рад получить ее, — заметил Клаас.

На сей раз она предпочла не отвечать, наблюдая за ним, в ожидании, чтобы он сделал свой ход в этой тонкой игре… Четвертый, пятый, шестой раз, что они беседовали таким образом с тех пор, как она внезапно обнаружила что он уже перерос свое детство. Шесть разговоров на протяжении благоразумно долгого времени.

Мабели заходила дважды, не в силах обойтись без этих… разговоров.

Клаас наконец подал голос:

— Или нет, теперь я понял. Феликс очень хочет стать егерем при дофине, но он пока не знает, что есть и третье предложение. Тогда сдаюсь. Я не знаю, от кого оно.

— От меня, — ровным тоном промолвила Марианна де Шаретти. — Я предлагаю тебе присоединиться к капитану Асторре и его наемникам по пути в Италию, и если он сочтет, что ты для этого подходишь, то остаться с ним до завершения того контракта, который он заключит от моего имени. По завершении контракта ты сам решишь, оставаться тебе с ним, или вернуться сюда.

Его лицо изменило цвет. На такой невольный ответ она менее всего рассчитывала, — и, в свою очередь, была потрясена. Но даже сейчас она не могла до конца понять, рад ли он, или просто испуган.

Чтобы дать ему время поразмыслить, она продолжила:

— Вы с Юлиусом всегда старались убедить меня, что отряд наемников должен приносить больше выгоды. Асторре также поддерживает эту мысль. Сейчас герцог Миланский и папа набирают наемников для войны в Неаполе. А у нас имеются выученные солдаты на жалованье, которых легко будет призвать на службу. С лучшими из них капитан Асторре отправится в Милан еще до Рождества. Если он получит контракт, то остальные наемники подтянутся туда ближе к весне.

— Но ведь на фландрских галерах, — заметил он, — я точно так же окажусь вне досягаемости для милорда Саймона.

Это была проверка для нее. Но она не зря провела немало бессонных ночей, обдумывая это.

— Так ты полагаешь, что это Саймон выгоняет тебя из города? Об этом не может быть и речи. Ты заявишь, что ножницы упали в воду случайно, и так же случайно оказались между вами. Милорд Саймон, похоже, вообще не собирается говорить ничего, и лишь выражает огорчение, что опозорил свое дворянское происхождение, взявшись собственноручно наказать слугу. Вздумай он продолжать эту бессмысленную месть, то сделается посмешищем для всех.

— И вы не думаете, что я рискну напасть на него? — поинтересовался Клаас.

— Мне кажется, я хорошо тебя знаю, — отозвалась она. — Вот почему я попросила Асторре взять тебя с собой. Тебе нужно многому научиться.

— К примеру, сражаться, — заключил он, и в его голосе не было ни горечи, ни веселья, а лишь простая констатация факта, словно мыслями он уже унесся куда-то далеко. — Демуазель, я довольствуюсь малым, как уже сказал вам. Если вы хорошо знаете меня, то вам известно и это.

— Но ты выставил себя на торги для всех желающих, — не без грусти возразила она. А затем, не дождавшись ответа, добавила: — И хочу тебе сказать, город встревожен. Они не станут предъявлять никаких обвинений, и никто не приказывал мне отослать тебя прочь, но все же разумнее будет на время покинуть Брюгге.

Она вновь смолкла, в ожидании его подачи.

— Женева лежит на пути в Милан. Капитан Асторре намерен побывать там? Вы это имели в виду, когда сказали, что мне нужно многому научиться?

Если уж Клаас желал что-то узнать, от его взгляда невозможно было укрыться. Впрочем, вид у него был не слишком расстроенный, и почти никаких чувств не отразилось на похудевшем лице, местами украшенном радугой кровоподтеков, которые, по выражению Феликса, напоминали витражи в церкви Спасителя.

Клаас попал к ней из женевского особняка Жаака де Флери, чья покойная племянница и произвела на свет бастарда Мишель, сестра Марианны, была второй женой Тибо де Флёри, но теперь ее сестра мертва, Тибо состарился и потерял рассудок, а Жаак де Флёри процветает по-прежнему. И его лошадь, и его осел, и его жена, и его торговля и банк с головным отделением в Женеве.

Жизнь несправедлива. Они много лет не виделись с Жааком, с самой смерти Корнелиса, а, возможно, и еще дольше. Теперь их с де Флёри соединяли лишь необходимые торговые узы, без которых обоим было не обойтись. Но в отношениях не было ни теплоты, ни личной заинтересованности, ни даже простого дружелюбия. Она не любила Жаака де Флёри, а он не любила ее. И если уж она его не любила, то трудно было представить себе, что должен чувствовать Клайкине, хотя он никогда не говорил о своей жизни в Женеве, по крайней мере, когда не бредил, мечась в лихорадке.