Плохой ребенок - Генри Сирил

за руку. Мог бы. И Линнет оставила бы меня в покое на этот вечер. Но я понимал, что нет у меня такого права – просить не беспокоить меня. Днем я предоставлен сам себе, ночью – тоже. У нее оставались лишь короткие вечерние часы, чтобы провести время с мужем.

Если бы я еще соответствовал уровнем дохода своей вечной занятости! Но ведь я просто сжигал дни, чувствуя, что теряю рассудок. Да что тут размазывать чернила по бумаге, когда можно уложиться в одно короткое предложение. Я превращался в эгоистичную сволочь. А впрочем, может, и не превращался вовсе, а всегда ей был, сволочью. Пороки наши начинают просачиваться сквозь поры, как мясо из мясорубки, когда мы теряем покой, когда приходит нужда, когда рушатся надежды…

Ее присутствие стало раздражать меня. Вернее, ее активное присутствие. Я чувствовал умиротворение только в те вечера, когда Линнет была сильно загружена работой по дизайну и не приставала ко мне с разного рода пустыми разговорами. Она сидела за своим столиком, устремив сосредоточенный взгляд в экран ноутбука, а я – на кухне, с кружкой остывшего кофе с молоком. Тревор – у себя. Идиллия.

В такие моменты мне было приятно ухаживать за ними. Я кричал из кухни: «Дочь степей, не хочешь горячего чаю с лимоном?» Как правило, она не отказывалась. Я делал чай, присовокупляя к нему шоколад или печенье, и нес ей в комнату. И очень часто, почти всегда, она вставала из-за компьютера и говорила: «Перерыв». Протягивала руки для объятий, мы обнимались, как правило, завалившись на кровать, и так лежали по несколько минут.

В последний месяц я перестал приносить ей чай.

Глава 21

Дилан вернулся в город так быстро, как только смог. Ему удалось внести залог за Грейс, и теперь они ехали домой.

Грейс молчала. Она была раздавлена. Она не рассказала детективу Фергюсону, что произошло на самом деле. Она ни слова не рассказала про Эрика. Не рассказала, даже зная, что он подставил ее. Намеренно. Хладнокровно. Расчётливо. Она молчала. А вот Дилану рассказала. А как иначе? Фергюсон может держать ее за кого угодно – за убийцу, за сумасшедшую, способную убить человека из-за какой-то там проклятой выставки. Но если так же будет считать и Дилан… Нет, он должен знать правду.

Когда она закончила, они как раз подъезжали к дому.

Дилан заглушил мотор:

– Ты не должна его выгораживать. Мне надо кое-что тебе рассказать. Эрик не твой сын. Вернее, этот урод, он – не Эрик. – Грейс посмотрела на мужа. – Когда мы поругались и я уехал, то решил раскопать все об этом парне. Его имя Джастин Рендол. Его родители, Мария и Брайан, они усыновили твоего сына и назвали его Эриком. Джастин и Эрик – ровесники. Вероятно, Джастин знал, что Эрик ему не родной брат, что он усыновлен Рендолами. Когда им было по восемь лет, произошла трагедия. Эрик погиб. Его убило осколком газового баллона.

Пораженная Грейс смотрела на мужа.

– Я не знаю, зачем Джастин делает с тобой то, что делает, – продолжал Дилан. – Может быть, он таким образом мстит тебе за брата, может быть, он просто психопат. Не знаю. Но главное, он – самозванец. Он не твой сын. Понимаешь, Грейс, не твой!

Дилан рассказал, как попросил о помощи их общего приятеля Арнольда Дане, как ездил в Кваден, как сумел найти там старого приятеля семьи Рендолов и как тот рассказал ему о смерти восьмилетнего мальчика, погибшего по собственной глупости. Грейс слушала его, не перебивая.

– Он играл с нами, как кот с мышкой, – закончил свой рассказ Дилан. – Водил за нос, затягивая в болото. Ну ничего. Ничего.

– Господи, – тихо сказала Грейс.

– Теперь вот что. Сейчас ты соберешь все самое необходимое, и я увезу тебя в Мидллейк, в наш дом. Придется немного нарушить условие твоего освобождения, но это не страшно. Сейчас главное – спрятать тебя от этого урода. Он опасен. По-настоящему опасен. Он уже убил человека, подставив тебя, значит, он способен на все, что угодно. И он явно не собирается оставлять тебя в покое, пока не уничтожит. Я почти уверен, что ваша встреча – никакая не случайность. Он ее спланировал. И я не думаю, что он наркоман. Он все время врал нам. Единственная правда, какую он нам рассказал о себе – это его семья. Только не приемная, а настоящая. Приемной она была для Эрика. Твоего Эрика. Я отвезу тебя в наш загородный дом и после этого немедленно отправлюсь к окружному прокурору. Не бойся, милая, мы все это уладим. Тебе придется рассказать всю правду о сокрытии преступления, но, учитывая обстоятельства, мы сможем избежать реального срока. Не бойся.

– Я уже ничего не боюсь, – сказала Грейс спокойно. – Ничего.

До городка Мидллейк было три часа езды. Достаточно близко. И достаточно надежно, чтобы Эрик-Джастин не смог добраться до Грейс.

Но Дилан ошибся.

Тот, кто называл себя Эриком, знал про Грейс все.

Глава 22

«Может, хватит?»

Когда это было? Когда она сказала мне это впервые? Точно помню – летом: жарко было, окна с самого утра настежь. Но вот месяц… Нет, теперь и не вспомнить. Да и какая разница, боже, разве так важно, какой там месяц стоял за окном?

Черновой вариант романа был почти окончен. Обычно я стараюсь писать так, чтобы дальнейшую редактуру свести к минимуму. Но в этот раз я гнал текст без оглядки, не перечитывая то, что написал минутой раньше.

Старый компьютер раздражал своим тугодумием, но это еще было полбеды. Он отдал богу душу, не дотянув оставшуюся короткую дистанцию в две главы. Дописывал я их на телефоне. О, если и есть что-то более раздражающее, то мне оно неведомо. Каждая вторая буква – не та, которую мне бы хотелось увидеть на экране. Я промахивался по нужным буквам, но не стирал написанное, вверив судьбу текста интеллектуальной автозамене. И «торт» превращался в «трон», «ремень» в немецкого писателя «Ремарка», «бейсбол» в «бейсболку», «уголь» в «угол». Порой, перечитав написанное, я долго вглядывался в предложение и не мог понять, откуда тут то или иное слово. «Она шла вдоль берега озера, и зонт доносил до нее ароматы шалфея, из которого делали отара местные жильцы». Несколько дней я угробил только на то, чтобы исправить капризы автокорректора, как будто сидел над рукописью человека с умственным расстройством. Как же это сбивало с темпа! Я терял мысль, а когда находил ее, она уже не клеилась, выстраивалась уродливым предложением, косым каким-то, шершавым и занозливым,