Суд над победителем - Олег Курылев

— Вы не отказываетесь от своих письменных показаний, данных ранее? — спросил лорд Баксфилд.

— Нет, ваша честь.

— И, тем не менее, не признаете себя виновным?

— Да, ваша честь.

— Мистер Скеррит, — обратился судья к адвокату, — как вы намерены строить защиту? Вам не кажется, что это тот случай, когда вор сознается в краже, но не признает себя виновным, поскольку не считает кражу преступлением?

— Ваша честь, — Скеррит встал и повернулся к судьям, — я намерен строить защиту моего клиента на том, что его действия были обусловлены рядом внешних факторов, поставивших моего клиента перед выбором: ничего не делать и тем самым не нарушать закон, либо поступить по справедливости, произведя определенные действия, противоречащие нормам нашего права. Выбрав второе, он нарушил закон, однако человек, поступивший вопреки закону по зову внутренних убеждений и справедливости, имеет право не признавать себя виновным и требовать судебного расследования с целью доказательства своей правоты.

Лорд Баксфилд пожевал губами, пытаясь осмыслить услышанное.

— Кто же тогда виновен, по-вашему? — спросил он.

— Я вижу здесь три варианта: либо не виновен никто; либо виновны те, кто своими действиями поставили моего клиента перед роковым выбором; либо неверно применен закон.

Лорд Баксфилд был явно недоволен услышанным.

— Вы можете все это как-то более понятно проиллюстрировать?

— Извольте: солдат убивает своего командира, увидав, что тот собирается застрелить ребенка с целью устрашения противника.

— Тем самым вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, ваша честь, что обвинять моего подзащитного в том, в чем его обвинило Большое жюри, так же неправильно, как и судить солдата за убийство своего командира-изувера. Всякий закон, будь то статуты о государственной измене, краже или убийстве, имеет границы использования, за рамками которых его применение противоречит справедливости.

— То есть вы не ведете речь об аномалии сознания обвиняемого?

— Нет, ваша честь.

— Что ж, — лорд Баксфилд поскреб ручкой судейского молотка под париком в районе правого уха и переглянулся со своими помощниками, — тогда приступим. Мистер Файф, начинайте.

Генеральный атторней начал допрос подсудимого, который, согласившись давать правдивые показания, являлся теперь еще и главным свидетелем.

— Сейчас я попрошу вас коротко, без излишних комментариев и предельно четко ответить на несколько вопросов, — Файф подошел к загородке, за которой сидел (вернее, уже стоял) Алекс. — Вы готовы?

— Да.

— Где и когда вы родились?

— В Германии, в Дрездене, 14 марта 1920 года.

— Когда приехали в Соединенное Королевство?

— В конце июня 1934 года.

— Вы приехали в Англию со своим отцом? По какой причине?

— У отца возникли проблемы с национал-социалистами, сначала его посадили в тюрьму, потом предложили покинуть страну.

— Когда вы стали подданным его величества короля Георга VI?

— 14 марта 1941 года, в день своего совершеннолетия, я написал прошение на имя короля.

— Почему вы это сделали? Вы не собирались возвращаться на родину?

— В ту весну такая перспектива была очень туманной, и я не хотел ощущать себя здесь эмигрантом. Кроме того, я был летчиком в составе РАФ и в случае пленения у меня, как у немца, могли быть сложности.

— Что ж, понимаю. А ваш отец? Как он к этому отнесся?

— Не одобрил.

— Как вы стали летчиком? — Файф принялся прохаживаться, выслушивая некоторые ответы «спиной».

— Когда мне исполнилось семнадцать, я записался в добровольческий резерв Королевской авиации. По вечерам слушал лекции, а по выходным обучался летным навыкам. Через год меня перевели в 500-ю эскадрилью вспомогательной авиации в графстве Кент. Там я изъявил желание стать летчиком-истребителем, прошел тестирование и был направлен в школу пилотов в звании сержанта…

Далее Алекс ответил на ряд вопросов о своей службе и о том, как после ранения, став стрелком бомбардировщика, попал в плен.

— С какой целью вы бежали из плена? — спросил Файф.

— С такой же, с какой и все. Чтобы вернуться к своим.

— Под «своими» вы подразумеваете британцев?

— Да.

— И что вам помешало?

— На этот вопрос, сэр, я не могу ответить кратко.

— И все же?

— Целый комплекс переживаний и обстоятельств.

— Хорошо, оставим эти ваши переживания для защиты.

Файф резко повернулся к подсудимому и спросил громче обычного:

— 20 марта 1945 года вы участвовали в отражении воздушного налета Королевских ВВС на немецкий город Хемниц, помогая в этом силам противовоздушной обороны Германии?

— Да.

Ответ Алекса вызвал первое ощутимое волнение в зале.

— В чем это выражалось?

— Я был инициатором некоторых изменений в системе обороны Хемница, а потом — во время атаки — находился на одном из наблюдательных пунктов ПВО.

— И что вы там делали?

— Руководил зенитным огнем, вмешивался в радиопереговоры главного штурмана. Все это описано в моих показаниях.

По залу прошелестел первый шум негодования.

— Мистер Шеллен, — подняв руку, Файф попросил тишины, — поскольку вы не признали себя виновным по пункту об измене королю, все, что описано в ваших показаниях, сейчас лишь принято к сведению и не имеет никакого доказательного значения. В британском судебном уголовном процессе все материалы дела исследуются с нуля при равноправии состязующихся сторон. Жаль, если мистер Скеррит не разъяснил вам эти истины.

— Я только хотел сэкономить время.

Генеральный атторней выдержал паузу, после чего, повернувшись к присяжным, взмахнул руками:

— Здесь не то место, куда приходят экономить время, мистер Шеллен. Здесь устанавливают истину и воздают по заслугам во имя справедливости.

Зал отреагировал одобрительным гулом.

— Вы действовали по заранее разработанному плану? — резко повернувшись, спросил Файф.

— Да.

— Кто разработал этот план?

— Я и мой брат Эйтель Шеллен, капитан люфтваффе.

— А кто его предложил?

— Я.

Отвечая на вопросы, Алекс старался не смотреть в сторону публики, повернувшись к ней правым боком.

— Имели ли место какие-либо обстоятельства в плане угроз, уговоров, обещаний вознаграждения и тому подобное, которые толкнули вас к вашему решению? — спросил обвинитель.

— Нет. Это был мой осознанный выбор. А если и имели место уговоры, то как раз я уговаривал брата, а затем мы вместе с ним убеждали руководство города в необходимости усиления обороны Хемница.

Каждый из последних ответов Алекса порождал в зале небольшой шум, который, впрочем, быстро стихал, словно исходил от накатившейся на пологий берег невысокой волны.

— Вы лично вели огонь по британским самолетам из какого-либо вида оружия?

— Нет.

— Вы видели, как падают сбитые «Москито»?

— Да.

— Чувствовали ли вы радость в этот момент?

— Я чувствовал удовлетворение. Впрочем, когда стало ясно, что город спасен, я испытал и радость.

Шум в зале усилился. Не удержавшись и взглянув на публику, Алекс вдруг вспомнил одну из иллюстраций из книги о Шарлотте де Корде. Она стояла, окруженная враждебной толпой в зале суда дворца Консьержери, и не только не рассчитывала на пощаду, но не ждала и даже не желала ни единого возгласа в свою защиту. Так и он стоял сейчас в зале Главного уголовного суда Англии и Уэльса, давая такие ответы на поставленные вопросы, которые ни у кого из присутствующих, включая судей и присяжных, не могли не вызвать к нему все более возрастающей антипатии. И все же что-то подсказывало ему, что честность и прямота, с которой он отвечал на вопросы обвинителя, в конечном счете принесут свои плоды. Должны же они понять, пусть не все, пускай единицы из них, что он действовал не из личной заинтересованности, и поэтому ему нечего стыдиться. Сравнение же своего положения с тем, в котором оказалась Шарлотта де Корде в зале парижского революционного трибунала (его ровесница, ведь ей было двадцать пять, как ему теперь), придали ему мужества.

— Кто из немцев в тот момент знал, что вы бывший британский летчик?

— Только мой брат. Но должен подчеркнуть, сэр, что я не был бывшим британским летчиком, я по-прежнему оставался бежавшим из лагеря военнопленным.

Шум возрос до такой степени, что пришлось вмешаться лорду-распорядителю.

— Вы по-прежнему считали себя британским офицером, подданным его величества? — с интонацией удивления в голосе произнес генеральный атторней.

— Разумеется.

— И вам не приходила в голову мысль, что в этот момент вы фактически перешли на сторону врага?

— Ни в коем случае, сэр. — Алекс повернулся в сторону десятков обращенных к нему лиц. — В этот момент, как и в несколько предшествующих дней, для меня не существовало ни врагов, ни своих. Я был вне этих понятий. Я был вне самой войны и только делал все, чтобы защитить могилу моей матери, ее город и его жителей. Я защищал Хемниц так, как если бы на него напали марсиане, и мне было безразлично, кто стоит рядом со мной: немцы, русские, англичане. Хоть демоны из преисподней. Помните изречение Уинстона Черчилля: «Если Гитлер вторгнется в ад, я встану на сторону Сатаны»? Могу перефразировать его на свой лад: «Если на Хемниц нападут ангелы Господни, я встану в ряды врагов Бога».