Суд над победителем - Олег Курылев

Ехали долго. Из юго-западного Лондона в Сохо, с правого берега Темзы на левый. Проезжая белокаменные арки и башни Королевских судов на Флит-стрит, автобус миновал сначала почерневшую и все еще не восстановленную после пожара церковь Святого Клемента, а затем небольшой монумент в виде покрытого барельефами четырехгранного столба, на котором сверху стоял черный дракон с распростертыми перепончатыми крыльями. Словно средневековая химера, слетевшая на этот столб с каменных балюстрад парижской Нотр-Дам, это чудище всего лишь обозначало границу Сити и Вестминстера.

Проехав по Гилтспур-стрит — улице «золотых шпор», — автобус остановился у центрального входа в помпезное тяжеловесное здание, облицованное темным портландским известняком. Величественный фасад в стиле неоампир венчала башня, окруженная круговой колоннадой, над куполом которой возвышалась двенадцатифутовая богиня правосудия. Впрочем, отсюда снизу, из узкого колодца улицы невозможно было разглядеть скульптуру из сияющего листового золота с мечом и весами в широко раскинутых руках, у которой, вопреки общепринятым традициям, на глазах не имелось повязки. Британское правосудие было зрячим.

Все пространство улицы возле массивной арки подъезда заполнила поджидавшая Шеллена толпа журналистов, активистов каких-то движений, просто любопытствующих и полицейских. Несколько человек держали в руках плакаты, но Алекс не успел прочесть ни слова из того, что на них было написано. Он схватил взглядом лишь рисунок на одном из них: пикирующий четырехмоторный бомбардировщик, на котором сверху восседает Смерть в образе скелета с оскалившимся черепом, горящими огнем впадинами глаз и окровавленной косой в костлявой руке. Нечто подобное Алекс видел в Германии на небольшом плакате на стене одного из бомбоубежищ Хемница.

Два десятка полицейских в черных шинелях и черных фетровых шлемах с серебряными звездами принялись освобождать проход. Алексу вспомнились шведские полицейские, но у этих не было в руках даже дубинок.

Осыпаемый блицами фотовспышек, он прошел под аркой портала, под незрячим взглядом восседающего наверху каменного ангела-Регистратора, по обеим сторонам от которого возлежали Истина и Справедливость. Алекса провели в вестибюль, где у широкой лестницы из белого сицилийского мрамора его поджидали старший судебный пристав и адвокат Скеррит. Полиция оттеснила ввалившуюся следом толпу. Ашер[36] расписался в протянутом полицейским сержантом блокноте, после чего с руки подсудимого был снят браслет наручника и сержант остался стоять внизу.

Все трое: Алекс, ашер и адвокат, — минуя живописные полотна с изображениями Мудрости, Правды, Труда и Искусства, поднялись на окружающую вестибюль галерею и направились к одному из наиболее уцелевших залов для судебных заседаний. Но сначала Шеллен и Скеррит зашли в адвокатскую комнату, оставив пристава дожидаться снаружи.

— Ну, как настроение? — спросил Скеррит. — Снимайте пальто. У нас еще двадцать пять минут, так что присаживайтесь, — он снял трубку телефона и попросил принести кофе. — Как ваше самочувствие?… Вам, насколько я знаю, не доводилось бывать в суде, и уж тем более в суде пэров (при этих словах Алекс вспомнил нацистский суд над Каспером Уолбергом, и его невольно передернуло). Тогда постараюсь ввести вас в курс дела.

Итак, как я уже говорил, обвинителем назначен генеральный атторней Великобритании Дэвид Максвелл Файф, занимающий этот пост с сорок второго года. Ему сорок пять лет, учился в Эдинбурге, затем в Оксфорде в Баллиольском колледже. С тридцать пятого — член палаты общин от консерваторов. Известен своими непримиримыми суждениями в отношении нацистов. В настоящее время помогает сэру Шоукроссу в Нюрнберге и в силу своей занятости собирается провести процесс над вами в течение двух, максимум трех, дней. По характеру он человек тщеславный, если не сказать хвастливый и надменный. Однако не упрямец, воспринимает доводы противной стороны, так что с ним можно работать. Теперь о судьях. Хотели назначить Хартлея Шоукросса, который совсем недавно доказал здесь, в Олд Бейли, что американец Уильям Джойс изменил именно Британской Короне, и так мастерски подвел его под петлю, что апелляционный суд палаты лордов не изменил приговор.

Но, к вашему счастью, барон Шоукросс сейчас слишком занят. Поэтому председательствует лорд Баксфилд. Это старый крючкотвор, способный завести налима за корягу, да так, что в результате запутывает не столько других, сколько себя самого. Он не терпит всяких вольностей и выкриков, особенно в адрес монаршей четы, так что постарайтесь вести себя корректно. Впрочем, у Баксфилда есть хорошая черта: спустя пару часов после начала заседания он тихо засыпает (правда, знающие люди считают, что только делает вид), передавая бразды правления своему помощнику. Сегодня — это лорд Гармон. Его я знаю мало. Выпускник Итона, лет пятнадцать проработавший в окружном суде на крайнем севере в Камбрии. На войне у него был тяжело ранен единственный сын, летчик, ставший фактически инвалидом, так что этот на вашем процессе заснет навряд ли. Далее — лорд-распорядитель, назначаемый индивидуально на каждый суд пэров. Нам выпал сэр Видалл, из ветеранов прошлой войны. Он может выгнать кого-нибудь из зала за нарушение порядка, не более. И, наконец, двое последних: лорды-судьи Грауэр и Лирсен. Оба — доктора права, почетные члены всяких университетов, одним словом, правоведы, чье мнение мало кто отважится оспорить. На процессе они не особенно заметны, этакие молчаливые серые кардиналы, но от них очень многое зависит при вынесении приговора. В зале также будет присутствовать помощник шерифа Лондона (у него чисто полицейские функции), старший пристав и несколько его помощников — констеблей.

Принесли кофе, предупредив, что через пятнадцать минут их пригласят пройти в зал заседания.

— Теперь о присяжных, — продолжил Скеррит. — О тех, что остались после вчерашних отводов. Так вот, их, как и полагается, двенадцать (плюс двое запасных), все они мужчины. Пока сказать что-то большее о них невозможно. Знаю только, что старшиной жюри избран отставной полковник Катчер, в молодые годы прошедший службу в Индии. В прессу просочилась информация о его приятельских отношениях с маршалом авиации Даудингом. К сожалению, я узнал об этом только вчера, уже после процедуры отвода, так что теперь уж ничего не поделаешь. Очень немаловажна для нас и публика. На первых скамьях будет несколько старших военных из структуры ВВС, а также родственники погибших 20 марта летчиков. Их настроения и реакции нетрудно предугадать, и они, безусловно, окажут воздействие на присяжных. Далее журналисты и кое-кто из общественности.

С минуту они молча пили кофе.

— Как по-вашему, сколько продлится процесс? — спросил Алекс.

— Трудно сказать. Когда 26 ноября здесь судили Джона Амери, на все про все ушло 8 минут… Да-да. Сразу после прочтения обвинительного акта он признал себя виновным по всем пунктам и отказался от дальнейшей защиты. После него в том же зале рассматривалось дело о попрошайничестве (в Олд Бейли проходит немало как раз таких процессов), так оно заняло 6 часов. Уильяма Джойса судили, если не ошибаюсь, три дня. Это было в сентябре. Главным препятствием на пути обвинения, как я уже говорил, стал его американский паспорт, однако ему это не помогло.

— А сколько всего человек было осуждено в этих стенах с начала войны за измену?

— Дайте подумать… семнадцать.

— И все… того? — Указательным пальцем Алекс произвел недвусмысленный жест вблизи своей шеи.

— В общем, да.

— Что значит «в общем»?

— Девятерых повесили в Уондсворде, семерых — в Пентонвиле.

— А еще один?

— Одного расстреляли в Тауэре.

Скеррит внимательно посмотрел на своего клиента.

— Алекс, выбросьте сейчас все это из головы. Ведите себя уверенно, без излишней нервозности, но не надо демонстрировать и безразличие. Суду и присяжным это не понравится. Они должны видеть перед собой живого, заинтересованного человека. Не забывайте также о журналистах: впечатление, которое вы произведете на них, завтра же отразится в прессе. И еще, — адвокат сделал многозначительную паузу, — будьте готовы к сюрпризам.

— Неужели могут оправдать! — шутливо воскликнул Шеллен.

Скеррит рассмеялся:

— Вы, Алекс, обладаете каким-то ирландским юмором. И это — хорошо. Ладно, допивайте свой кофе, нам пора.

Старший пристав, сопровождаемый двумя констеблями, повел Алекса в зал заседаний. Миновав две двери, между которыми находился узкий тамбур, они прошли в большой, ярко освещенный зал с высоким сводчатым потолком. Алекс очутился в некоем подобии театральной ложи, отгороженной от остального пространства массивным деревянным барьером высотой около ярда, внутри которого не было ничего, кроме длинной и высокой скамьи. Взяв Алекса за локоть, пристав обвел его вокруг скамьи и, надавив на плечо, принудил сесть. После этого он вышел, прикрыв за собой дверь. Констебли, широко расставив ноги и заложив руки за спину, замерли по обеим сторонам от двери с абсолютно непроницаемыми выражениями на лицах. На их глаза были низко надвинуты козырьки шлемов, и могло показаться, что они дремлют стоя.