В Петербурге летом жить можно… - Николай Крыщук

Кроме того, говорить правду женщине все равно что метать бисер перед богами – они знают цену этой многоумной и воодушевленной суете. Каким-то образом они знают, что на обожание потрачено меньше, чем на колье, а колье не стоит почти ничего, сколько бы оно ни стоило. Круг замкнулся. Эти не вполне сознательные существа требуют от нас того, чего мы не проходили. Нашу шпагу они ценят так же мало, как наше сердце и кошелек. А скажи по чести, что еще у нас есть?

Мы ценим запах молока, духов, вина только потому, что этот или иной запах однажды исходил от женщины. Но ценим ли саму ее? Вряд ли. Мы ценим только то, что исходит от нее при попустительстве нашего обожания.

И, конечно, след ее – дороже ее присутствия.

Но неужели мы не воспоем хвалу этому одному из удачнейших приключений природы?! Оно удачнее, чем кристалл, вода, сирень, пробуждение, марципановая кошечка и одинокий парус. Воспоем! Но какое это имеет отношение к правде – сероглазой, нелицеприятной, не требующей от нас подарков и ласки?

Вот то-то и оно.

Если осознать, что мы живем, по крайней мере, две жизни, то и вообще покоя нет

Зеркальные кроны берез переманивали небо. Если бы в природе присутствовали цель и смысл, то необходимо было бы сказать, что занятие это бесплодное и идея опрометчива. Но приходится списать на обжорливость метафоры. Живем в своем мире, сами с собой и разбираемся.

Поверженный шквалом цветения черемухи, сирени, бузины, волчьей ягоды, яблони, груши, вишни, боярышника, рябины, иду и оглядываюсь. Сбит с толку разными смыслами, которые опять же только вожделения и радость. Но я-то замусорен вечерними мыслями, шатаюсь под палками вечных вопросов. Потому чужой этот пир мне вроде пьянства вприглядку – праздник наблюдательности.

Но так ли один похож на другого? Я в этом разговоре очень заинтересован, потому что по собственному представлению являюсь существом хоть и вымышленным, но органичным. Последнее, правда, нуждается в постоянном подтверждении.

Есть лучше меня. Открытие важное, но на нем мысль как-то не успокаивается. Генетический коммунизм выдает биологическую подоплеку стремления к равенству. Хоть по шершавости, хоть по блеску. Белочка по зиме нагустит мех, не смотрите сейчас на нее, прозрачную и сероватую. Лучшее в ней проявляется в минуту испытания. Вот и живу ожиданием экстремальности.

Вообще же попытки жить были многочисленны. Материала ушло – немерено! Но это ведь с любой поделкой так, а жизнь не самая из них простая.

Сознание собственной уникальности и собственной же скверности все время жили рядом. Последнее доставляло порой даже большее наслаждение. Потому что, при всем ощущении собственной неординарности и уникальности, я только и мечтал, чтобы какой-нибудь случай, чей-нибудь пасквиль хотя бы, внесли меня в таблицу общих для всех привычек и пороков, если уж не добродетели и исключительных талантов. Чтобы меня как-то поименовали, пусть и не настоящим моим именем, но чтобы и по этому, не настоящему имени меня можно было бы когда-нибудь и в затерянности признать.

А если осознать, что мы живем, по крайней мере, две жизни – одну собственную, другую в чужих разговорах о нас, то и вообще покоя нет. К тому же не оставляет надежда, что в той, чужой жизни разговоров мы выглядим если и не лучше, то хотя бы не хуже настоящего. Напрасно. По моим наблюдениям, когда человек и отваживается другого похвалить, то с тайным намерением все же уязвить: найти маленькое несовершенство, которое напрочь стирает обилие несомненных достоинств. Ну, так мы устроены. Так что?

Текст начался утром. Сейчас помаргивают уже сумерки. Смена погоды, времени дня и ночи, не говоря уже о временах года, очень влияет на сюжет настроения, а то и судьбы. Если внимательно почитать «Евгения Онегина», он на сколько-то там десятков процентов состоит из описаний времен года. Действительно энциклопедия.

Так вот, уже вечер. Вдруг под призрачной еще луной ожили крыши. На них, оказывается, живет мох, и он изумрудный. И к тому же крыши шевелятся, о чем неприятно, я думаю, было бы узнать жильцам.

А и ночь уже накатила, укрыв черным платком закат. Иду осваивать дорогу. Пахнет хвоей, травой, сопрелыми шишками, нутряным духом земли. Но это не ее подарок. Это солнце, нырнувшее в рощу, забирает свое. Земля ночью отдыхает.

Все крутится фраза: «…и запил на свободе».

С чего бы?..

Вот тебе причуды теплого декабря! Все крутится фраза: «…и запил на свободе». С чего бы?

Сам держусь неукоснительного курса, что надо успеть. Милых друзей, сошедших с колеи, давно не видел. С теми, у которых прикосновение к стеклянной грани всегда вызывало аллергию, аллергически не общаюсь. В общем, специфических проблем, которыми бы я хотел поделиться с человечеством, нет. Остается предположить, что Машина Времени нажала на тормоз, и у тормоза есть свой звук, звук же этот: «…и запил на свободе».

Да. Так что? Гайдар доставал Паустовского: «Я сочинил гениальную фразу, послушай». Тот, мягкий, отнекивался. Наконец, сдался. Гайдар прочитал: «“Пострадал старик, пострадал”, – говорили пассажиры».

Моя фраза разве хуже, разве глупее, разве менее многозначительна?

Все, за чем я не могу уследить и чего не способен понять, вызывает у меня восторг и удивление. Знаю, что напрасно. Но я так устроен. Да и все мы в большинстве своем так устроены.

Я понимаю ее? Я не понимаю. Не понимаю, значит, загадка. Может быть простая, как багет или чайка. А может быть, этому предшествовала какая-то мучительная предыстория, растянувшаяся на сотни поколений.

Не знаю.

Я все больше радуюсь, что незнание – это местность для освоения и риска. Откуда знаю, что скажу милому существу в первый момент?

«Радость моя! Позвольте вам сказать, что я обрел смелость вас ненавидеть».

«Значит, мы уже можем раздеваться? Или вы – против?»

«Я – против!»

«Но я могу хотя бы снять шляпку?»

Внутриполитическая ситуация в душе остается сложной…

Внутриполитическая ситуация в душе остается сложной. Особенно остро стоит проблема жилплощади. Всем родным явно не хватает места, зато много приживал и других неопознанных личностей. Антисанитария страшная, процветает панибратство и оскорбительная душевная близость.

Ускоренные темпы прогресса совершенно не дают возможности сосредоточиться. Какая там икебана? Зубы некогда почистить, раскрепощенно мурлыкая. Воспоминания детства просвистывают со сверхзвуковой скоростью. Отдайте мне мое, и я скажу, что из этого ваше.

Один юморист-сатирик посетил Ясную Поляну (смешно, да?) и открыл секрет создания «Войны и мира». Что же было еще и делать, говорит, в этих не слишком благоустроенных комнатах с маленькими окнами, без отвлекающих и продлевающих день изобретений техники, как не писать длинные гениальные романы?

А с нас теперь спрашивают. Раньше надо было думать, когда еще электричество изобретали!

Что только не сбылось! Ковер-самолет – сбылся, скатерть-самобранка – сбылась, перстень, в котором можно увидеть любимого, находящегося на другом кон це света, и тот сбылся компьютерным телефоном и прочими средствами государственной безопасности.

Расстояния сморщились, как залежалый лимон, секундная стрелка с восемнадцатого, кажется, века предостерегает нас от трат, намекая, что вечность – тоже время. А мы все на бегу. И бег-то этот к тому же в замедленном темпе происходит. То есть сердцебиение частое, как в жизни, а движение кинематографически замедлено. Канаву перескочил – юности как не бывало.

Иногда хочется объясниться. Невозможно. Сочтут за педанта или за безнадежно виноватого. Единственная пауза, в сущности, когда гости наполняют рюмки и раскладывают салат. Да и та тягостная.

Юмор давно уже выполняет исключительно служебную функцию – скрашивает длинноты. Смеемся отзывчивее, чем прежде, от невозможности подобрать нужные слова и как-то оправдать процесс проживания. Потом смотрим в свежевырытую яму и ничего не можем вспомнить.

Откуда эта мустанговая прыть в днях? Не только юноши, старики жалуются.

Дело в наполнении, видимо. Если вы не курите, одно. Если сворачиваете самокрутку – другое. Специально отведенный срок для мыслей, наблюдений, раскаиванья и плетения интриг. За «Беломором» никакой уже особой хитрости придумать не успеешь, разве подосадовать. А «Мальборо», которое горит один сантиметр в секунду?

Шаг лошади в размер мысли, мудрая телега, постигающие время лучина и свеча, задумчивые мостки для стирки белья, очереди в магазинах – задумчивые…

Надо как-то окорачивать, что ли, стреножить, приручать, подкармливать время. Почаще с самим собой оставаться. Или, напротив, – на люди почаще выходить. Может быть, время – единственная вещь, которой до самой смерти мы вольны управлять сами?

Вчера проведывал родных в деревне. Меня не поняли. Ну, то есть буквально. Говорю, а они не понимают, переглядываются и улыбаются. Будто я ультразвуком объясняюсь.