Шах и мат - Эли Хейзелвуд

пропихнули, потому что я с ним сплю. Истон слишком сильно нравится в Колорадо, так что домой на День благодарения она не собирается – страшное многоточие в конце незавершенного предложения, которым сейчас является наша дружба. Еще мне написал бывший одноклассник из средней школы: «Правда ли, что ты теперь профессионально играешь в софтбол и беременна тройняшками от модели нижнего белья?» Понятное дело, слухи извратили все донельзя, но факт остается фактом: мое имя полощут все кому не лень; и, возможно, недалек тот день, когда мама или Сабрина узнают о моей тайной работе.

Так что да. Я теперь профессиональный нытик в вечно плохом настроении и в любой момент готова отчебучить что-нибудь эдакое.

– Мне надо было отказаться, – бормочу я в деревянный стол.

– Приз – сто тысяч долларов, – напоминает мне Оз недовольным тоном. – Даже с учетом налога чистая выручка позволит тебе наконец закрыть ипотеку, из-за которой ты страдала всю прошлую неделю. Я не просто так подсчитывал все для тебя на калькуляторе, чтобы ты сейчас дала заднюю.

– Просто это все… унизительно. Люди на национальном телевидении обсуждают, что я слишком слаба, чтобы пережить эту зиму.

– А еще люди на национальном телевидении утверждали, что лесные пожары в Калифорнии начались из-за космических лазеров, – Оз закатывает глаза. – Послушай, я не то чтобы не хочу тебя поддержать, но, как уже говорил, скорее позволю проткнуть себя вилами во время уборки свеклы, чем стану разгребать пену человеческих эмоций.

– Оз, – прерывает его Дефне, – не мог бы ты оставить нас на пару минут?

– Что?

– Нам с Мэллори нужно поговорить. О пене и тому подобном.

– Но здесь все мои вещи. Что я буду без них делать?

– Не знаю, иди собирай свеклу. Или найди вилы. Возвращайся через полчаса. Давай, топ-топ.

Дефне – мой босс, но раньше она не вела себя так, как сейчас. Она обходит меня с серьезным видом и резко опускается на стол, словно облако из счастливо звенящих сережек, запахов цитруса и табака. Она смотрит на меня, будто нам предстоит важный разговор, а я думаю о том, что вишенкой на торте моих дерьмовых дней станет увольнение.

Настоящий отстой.

– Я знаю, что постоянно ною, но обещаю…

– Они правы, Мэл.

– Кто?

– Шахматная федерация выбрала тебя, потому что ты девушка. – Дефне делает паузу, позволяя мне переварить услышанное. – И конечно, слухи о том, что Нолан замолвил за тебя словечко, – это полная брехня. У него не так много влияния на ФИДЕ, как может показаться со стороны, и уж точно решение было принято до того, как слили ваше фото. Не знаю, что между вами происходит…

– Ничего!

Это отчасти правда. Мы с Сойером не виделись уже три недели с тех пор, как я как ошпаренная выбежала из его квартиры. Но он где-то достал мой номер (предполагаю, ему дал Эмиль) и написал мне. Изначально это было что-то вроде «Снова убегаешь?», и «Мэллори. Ты в порядке?», и «Я просто хочу поговорить». Спустя несколько дней за поливом принадлежащих Дарси ростков чиа в фигурном горшке я получила совсем другое сообщение. «Кормензана всегда дебютирует испанской партией». За ним последовали похожие – иногда с незначительными советами («Котов против Пахмана, 1950-й»), а иногда с внушительными по своему содержанию («Пей достаточно воды»).

Я не отвечала. Ни разу. Потому что…

Потому что не хочу. Потому что мы не друзья.

Потому что я проснулась на его диване и моей первой мыслью было прижаться к нему. Страшная история из пятнадцати слов.

Я не отвечаю, но читаю. И между приступами нытья делаю то, что он советует, потому что его рекомендации всегда раздражающе хороши. Я внушаю себе, что Нолан помогает мне, потому что ненавидит Коха, но даже не пытаюсь в это верить.

Не то чтобы у меня есть шанс на победу в Турнире претендентов. В конце концов, меня выбрали только потому…

– Давай еще раз. Федерация выбрала меня, потому что я девушка?

Дефне кивает. Затем добавляет:

– Не только. Но в основном поэтому.

– Почему? В шахматах полно женщин.

– Что ты знаешь о женщинах в шахматах?

– Не то чтобы много. – Я вспоминаю насмешку Коха в Филадельфии: «Мне больше нравится, когда женщины знают свое место и участвуют только в женских турнирах». – Что есть отдельные турниры, где соревнуются одни женщины.

– Более того, есть отдельные лиги, отдельные рейтинги. Это неоднозначная тема: кто-то утверждает, что такие лиги не должны существовать в принципе, потому что только подчеркивают, что женщины не могут быть с мужчинами на одном уровне. Другие возражают, что хотят хоть где-то не испытывать давления.

– А что ты думаешь?

Дефне вздыхает:

– Думаю, обе позиции заведомо проигрышные. Это одна из причин, почему я перестала играть в соревновательные шахматы и предпочла сконцентрироваться на… другой стороне игры, которая не вызывала у меня желания изрешетить пуховую подушку столовым ножом. Знала бы ты, сколько стоит новая.

Мне знаком как явный, так и скрытый сексизм – в конце концов, я работала на Боба. К тому же придурки – константа моей жизни.

Хотя нет. Сейчас не совсем так.

– Мне казалось, в моем детстве все было по-другому, – говорю я Дефне. – Может, потому, что у меня не было рейтинга или отец огораживал меня от всего этого. Не помню, чтобы мужчины считали шахматы исключительно своей игрой.

Она кивает:

– Когда ты была маленькой, шахматы волновали всех больше, чем пол игроков, верно?

– Да.

– Думаю, ты пропустила все самое интересное. Когда дети вырастают, они начинают искать кумиров, и оказывается, что их любимый Каспаров◊ однажды сказал, что ни одна женщина не выдержит длительной битвы[44].

Я напрягаюсь.

– Серьезно?

– Однажды после турнира мы с другими игроками пошли ужинать. Кто-то включил старое интервью Фишера, где он говорит, что женщины по своей природе глупые и плохо играют в шахматы. Все думали, это уморительно, – Дефне с непривычно подавленным видом смотрит на свои туфли. – Мне было семнадцать, у меня уже был статус гроссмейстера. И я была единственной женщиной за тем столом.

– Я… Да пошло оно все, Дефне, – яростно вскакиваю с места. Тогда она была моложе меня. Один на один с мудаками. – Фишер, кстати, был антисемитом. Это не значит, что…

– Меня задел не Фишер, а парни моего возраста, которые думали, что футболка с надписью «Шахматист женского рода – это оксюморон» – отличная шутка. Меня задело, что ФИДЕ ничего с этим не сделала. И вот она я, все чаще проигрываю на турнирах уродам, которые шутят, что женский мозг слишком маленький, чтобы понять, как обезопасить короля. И я начинаю думать: вдруг они правы? Женщины-гроссмейстеры составляют сколько? Один процент? Это ничто. Может, мы действительно хуже. Может, нам и правда нужна отдельная лига.

– Ты… – я моргаю, ощущая себя преданной. – Ты правда так думаешь?

– Думала. Какое-то время. И чем больше так думала, тем больше проигрывала. Потом взяла перерыв. Пошла учиться, получила MBA – кстати, ты знала, что у меня есть степень? Теперь, когда ты знаешь, никому не говори: это мой самый ужасный секрет. В любом случае я думала, что шахматы для меня закрыты. Затем наткнулась на одно исследование.

Европейские ученые отобрали женщин и посадили их играть в онлайн-шахматы против мужчин схожего рейтинга. Когда женщины не знали пол соперника, то выигрывали половину партий. Когда им намекали, что по ту сторону экрана тоже женщины, они выигрывали половину партий. Но когда им сказали, что они играют против мужчин, цифры существенно изменились. Хотя на самом деле их оппонентами всегда были мужчины, – Дефне пожимает плечами. Ее сережки уныло позвякивают. – Если ты женщина, система тянет тебя на дно. Заставляет сомневаться в себе и бросать шахматы, ведь всегда есть те, кто талантливее. Оз, Эмиль, Нолан… даже хорошие парни не понимают нас. Не знают, каково это, когда тебе говорят, что ты с генетической точки зрения – второй сорт, – внезапно на лице