Шах и мат - Эли Хейзелвуд

вежливо улыбаюсь и говорю ведущему пресс-конференции:

– В этот момент я думала, как передвинуть коня на e5. Но затем решила пойти на d4. Поскольку это усилило бы мою атаку.

Шоу «Доброе утро, Америка» показало про меня небольшой репортаж, сообщила Дефне. Терри Гросс с Эн-пи-ар запрашивает интервью. У меня попросили автограф не меньше двадцати раз, и только на седьмом автографе до меня дошло, что я использую ту же подпись, что в документах, а это серьезно увеличивает риск потенциального мошенничества. Магазинчик на сайте «Этси» продает футболки, свитеры и комбинезоны с моим лицом. Элени с Би-би-си как раз в таком комбинезоне.

Народ, должно быть, свихнулся. Я просто их не понимаю. Возможно, у меня уже поехала бы крыша, если бы я не отвлекалась на старые партии Коха. Вечером звонит мама и спрашивает, как проходит поездка с пенсионным центром на западное побережье, и я так сильно хочу во всем признаться, что мои внутренности скручиваются от напряжения, а на глаза наворачиваются слезы. Хочется крушить все вокруг, а людям запретить пялиться на меня и спрашивать, как я себя чувствую. Мне хочется сказать ей, что она должна быть рядом, что папа должен быть рядом, потому что сейчас мне очень одиноко.

Вместо этого мы говорим о дне рождения Сабрины, который уже на следующей неделе. Рюкзак, что я ей заказала, принесут со дня на день, и маме нужно перехватить посылку до того, как Сабрина ее увидит.

– Все время забываю сказать тебе, – произносит мама в конце разговора, – что люблю тебя. И очень тобой горжусь.

Я тоже хочу сказать, как сильно люблю ее и скучаю по ней – не только физически, но и… Я так хочу быть чьей-то дочерью. Чтобы обо мне заботились и оберегали. Чтобы между мной и миром был кто-то сильный. Но мне кажется неправильным говорить правду поверх такого количества лжи, поэтому я просто кладу трубку и сижу на краешке кровати, уткнувшись лицом в ладони, будто израненный герой боевика из девяностых, и думаю, что нужно перестать врать маме. О шахматах. Я признаюсь в ту же секунду, как окажусь дома. Если она, конечно, случайно не увидит меня в «Доброе утро…» чертова «…Америка».

Когда мои глаза высыхают, я плетусь вниз, чтобы стащить сэндвич из зоны отдыха. Там я встречаю еще нескольких участников соревнований – они едят, пьют и смеются. Все они будут играть завтра, но ставки для них невысоки. Можно сказать, их турнир уже окончен.

Дэвис, британец, которого я победила на второй день, замечает меня и подзывает к себе. Мой небольшой опыт неформального общения с конкурентами научил, что с ними лучше вообще не пересекаться, но у меня не получается притвориться, что я их не заметила. Подхожу, сжимая в руке панини с помидорами и моцареллой и ожидая что-то вроде: «А мы думали, ты нас не почтишь своим присутствием». Но парни молчат.

– Гринлиф, мы хотим попросить тебя кое о чем.

Я готовлюсь к худшему:

– Слушаю.

– Это наша личная просьба.

Я напрягаюсь сильнее:

– Что за просьба такая?

– Не могла бы ты, пожалуйста, завтра раздавить Коха в лепешку?

Все смеются. Надо мной? Или со мной?

– Прошу прощения?

– Мы были бы очень признательны, если бы ты унизила его по полной программе, – поясняет один из парней.

– Каждый раз, когда он проигрывает, дракон срет золотыми кирпичами.

– Секс – это круто, но вы когда-нибудь слышали, как ноет Кох, когда ему ставят шах и мат?

– Если коротко, – вклинивается Дэвис, – мы презираем его и будем упиваться любыми неудобствами, которые ты сможешь ему доставить.

– Прошу тебя, Гринлиф, не рисуй в этот раз на протоколе.

Я выдыхаю и, когда все смеются, смеюсь вместе с ними.

– Ого. А я думала, он мне одной не нравится.

– Размечталась. Он с каждым из нас ведет себя как законченный мудак.

– И его тупые «приемчики». Он унижает во время игры, пока ты пытаешься сконцентрироваться.

– Или когда кругами ходит вокруг доски. Я размышляю над следующим ходом, и меня из-за него укачивает.

– Ты знаешь его всего несколько месяцев, а нам пришлось пройти через его одеколонную фазу.

– «Саваж» Кристиана Диора. Господи Исусе.

– Клянусь, он наливал ванну до краев и купался в них.

– Не, уверен, что он их просто пил.

Смеюсь и качаю головой.

– Я бы с удовольствием обыграла его. Просто не знаю, смогу ли.

– Ты алхимик, – мягко говорит Фэгард-Ворк. – Ты можешь добиться всего, чего захочешь, Гринлиф.

Я чувствую, как краснею.

– Эй, Гринлиф, – Кавамура. – Ты есть в «Дискорде»?

– «Дискорде»?

– Мессенджер такой. У нас есть чат, где почти все игроки первой двадцатки. Мы там говорим о шахматах, сплетничаем про ФИДЕ – ничего сверхъестественного. Я бы с радостью прислал тебе приглашение.

– Оу, – я чешу затылок, оглядываясь вокруг. Этим парням примерно от восемнадцати до чуть меньше сорока. Будет ли им со мной интересно? – Я не вхожу в двадцатку.

Они смеются. Один из них говорит:

– Пока что. – И они смеются еще сильнее.

– Коха там, кстати, нет. И это круто, потому что мы сделали отдельный канал, где обсуждаем его.

– И мы скорее будем дважды в день испражняться стеклом, чем общаться с ним по собственной воле.

– Наш язык любви – это антикохные мемчики. – Все снова смеются.

– Еще там нет Нолана.

– Но мы его приглашали. Он просто не захотел.

– Да, мы не ненавидим Сойера. Хотя раньше он был тем еще мелким дерьмом, – добавляет Петек.

– Типичный подросток, – замечает Кавамура.

Снова смех. Переплетение акцентов и интонаций почти музыкальное, и я чувствую себя невеждой. Я едва говорю на одном языке. Не знаю разницу между «роспись» и «подпись» и вечно забываю, как пишется «в течение пяти часов».

– Но до Сойера нам нет дела, – объясняет Дэвис. – Мы не можем обыграть его – никто не может, кроме тебя. Так что предпочитаем делать вид, что его не существует.

Петек прокашливается, поворачивается ко мне с заговорщическим видом и шепчет:

– Пожалуйста, не говори Сойеру, что я назвал его мелким дерьмом. Он выглядит так, будто может мне врезать, а у меня дома жена и две прекрасные дочери, и они бы очень по мне скучали. Я учу их играть в шахматы, но во время нашей партии они болели за тебя. На самом деле, я думаю, они были бы не против получить твой автограф.

– Почему ты думаешь, что я расскажу?.. О. Оу. Нет, мы с Ноланом… мы не встречаемся. Нас едва ли можно назвать друзьями. Не верьте тому, что пишут в интернете.

– Мы обычно и не верим. Но я подумал, что это похоже на правду, потому что он приехал на Турнир претендентов, хотя обычно не приезжает. Прошу прощения. Хочешь, покажу фото моей семьи?

Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть кадры в телефоне Петека, и уже по привычке притворяюсь, что больше ничего не слышала.

Глава 18

Наша с Кохом партия отложена, потому что слишком много людей пытается одновременно посмотреть трансляцию, поэтому техническим специалистам нужно время, чтобы удостовериться, что сайт ФИДЕ не «ляжет», когда игра наконец начнется. На это уходит около двадцати минут, и я провожу их в зоне отдыха, сидя с закрытыми глазами. Пытаюсь ни о чем не думать, но перед глазами то и дело вспыхивают ключевые расстановки фигур, фрагменты изображений, от которых невозможно избавиться.

Мы с Кохом одни на помосте. На мне – белое платье в пол с длинными рукавами, и Дарси с Сабриной называют его «нарядом из “Трупа невесты”», потому что оно очень нравится маме.

Думаю, мне бы сейчас не помешали обнимашки.

А еще я думаю, что у меня есть шанс на победу, если не буду изображать из себя Боба Росса[46] на листочке с протоколом.

Следую совету Тамиля (боже, прицепилось!) и дебютирую испанской партией. По статистике, именно этот дебют является ахиллесовой пятой Коха, и я рада, что играю белыми. Он отвечает берлинской защитой, на что я реагирую контратакой. Еще несколько ходов – и Кох делает короткую рокировку.

Начинаются проблемы.

– Ты дотронулась до слона – ходи, – говорит он, когда я уже собираюсь