Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

— А, а! — сказал император с такой рассеянностью, как будто хотел зевнуть; но между тем он слушал очень внимательно. — Я покупаю у вас эти две вазы. За ними придут к вам в одиннадцать часов; постарайтесь, чтобы они были хорошо запакованы.

Он проговорил эти последние слова тоном истинного повелителя и, снова прикоснувшись рукой к шляпе, вышел из магазина, делая рукой знак герцогу Фриульскому, чтобы тот шел за ним.

— Ну, кажется, я ловко выкрутился! — сказал он, когда они возобновили путь. — А ты заметил, какой у этой девицы благородный вид? Как думаешь, узнала она меня?

— Нет, государь, она слишком спокойно и доверительно говорила… Нет, я уверен, что она не знает, кто вы.

Несколько минут император шел задумавшись, потом вдруг поднял голову, и взгляд его с гордым спокойствием пробежал по всему окружавшему его… Дюрок, описывая мне всю эту сцену, прибавил, что император, видно, имел сначала дурные мысли, но победил их — у него была сильная воля!

В одиннадцать часов мадемуазель Л. увидела, что пришли носильщики и с ними ливрейный лакей императора… Он принес записку, где было сказано, что мадемуазель Л. должна лично доставить вазы и уже на месте получить за них деньги.

— Но куда я должна идти? — спросила девушка с трепетом, потому что, видя императорскую ливрею, она уже начинала раскаиваться в словах, произнесенных ею поутру.

— В Елисейский дворец, сударыня, — отвечал лакей.

Брат ее, тоже находившийся в магазине, решил проводить ее. Вазы уложили с величайшей осторожностью, и он пошел за ними со своей сестрой, которая дрожала как осиновый лист, хотя не подозревала еще всей истины.

Во дворце их тотчас ввели в кабинет императора… Он сам вынул из своего бюро три билета по тысяче франков и, отдавая их мадемуазель Л., сказал с улыбкою: «В другой раз не жалуйтесь так на плохую торговлю» — и, сделав им рукой ласковое приветствие, ушел в свои внутренние комнаты.

Брат и сестра были в состоянии оценить такой великодушный поступок. Они поняли его душою, столь же прекрасною, как этот поступок императора. Через долгое время после слышала я, как девица Л. рассказывала свое происшествие, и всё так же просто, и всё так же к чести своей, хотя она не подозревала этого. Она удостоверилась в то утро, что торговля может страдать без всякой вины со стороны повелителя. И как же выросла ее оценка маленького пузана, — не от того, что он купил пару ваз за три тысячи франков, но от того, что заставил себя забыть слова, которые для многих были бы сильной и долгой обидой.

Глава LXII. Нарбонн и Дюрок

Наконец Пруссия объявила нам войну и торжественно приступила к союзу с Россией. Мы были тогда в ужасном положении! Армия, которая после отъезда короля Неаполитанского была под началом принца Евгения и составляла весь оплот нашей силы, насчитывала не более тридцати двух тысяч ветеранов! Вице-король сделал чудеса в то время, покуда оставался без помощи и почти без надежды, окруженный только союзниками, готовыми отстать от нас, и солдатами, потерявшими дух… Мы еще занимали Магдебург. Главная квартира вице-короля была в Штасфурте, близ Галберштадта. Рапп, затворившись в Данциге, отбивался там как герой… Но эти последние лучи освещали уже слабую волю… Жюно, с тоской в сердце, отправился в Иллирию: император назначил его генерал-губернатором Иллирийских областей и одновременно губернатором Венеции, потому что англичане угрожали всему прибрежью Юга. Наставал час опасности, и Наполеон видел, что туда надобно послать именно такого человека, как преданный ему старый друг.

Но Жюно поехал только исполнять волю его: он, напротив, горел желанием отправиться в армию, в пыл и огонь битв, навстречу смерти, чтобы опровергнуть несправедливость нареканий, сделанных против него в России… Увы! — приближалась минута, когда лучшие друзья Наполеона, самые верные слуги его, должны были пасть, как бы свидетельствуя, что колесо фортуны перестает двигаться по его воле… Берлин заняли казаки, Дрезден — пруссаки, Гамбург был оставлен без войск, и силы французской армии, хотя еще грозные на вид, уже не внушали уверенности людям сведущим. Вот список французских войск, находившихся в апреле 1813 года в Германии: это восемь корпусов армии и императорская гвардия — следующим образом.

1-й корпус, на нижней Эльбе, под командованием генерала Вандама, человека неустрашимого и, конечно, самого способного для защиты отечества в дни опасности. В этом корпусе было 24 000 человек.

2-й корпус, под началом маршала Виктора, герцога Беллуно. Виктор был человек мужественный, с дарованиями, но несчастливый. Он стоял близ Магдебурга с такими силами, что это было скорее смешно, чем полезно: 6000 человек.

3-й корпус маршала Нея — 30 000.

4-й корпус генерала Бертрана — 20 000.

5-й корпус генерала Лористона — 20 000.

6-й корпус маршала Мармона — 14 000.

11-й корпус маршала Макдональда — 18 000.

12-й корпус маршала Удино — 18 000.

Императорская гвардия — 17 000.

Императорская кавалерия — 6000.

Всего 173 000.

Силы союзников были готовы начать против нас наступательные действия и простирались, не считая шведов, до 225 000 человек. Вскоре это число должен был увеличить принц Шведский со своими войсками…

В первые месяцы 1813 года нашим послом в Вене был граф Нарбонн. Я часто получала от него известия и в каждом отчетливо слышала скорбный голос печали, даже в самых искренних выражениях дружбы его ко мне — той, кого он любил как свою дочь. Я просила его объяснить мне причину этой тоски и не могла добиться ничего конкретного… Но он сам дал мне ключ к ней, когда, при отъезде своем из Парижа, говорил, целуя меня и прощаясь:

— Я не знаю сам, куда еду! Пускаюсь в безбрежное море, где встречу только скалы…

— Но почему же не отказаться от этих опасных поручений? — спросила я почти со слезами, потому что нежно любила его. Увы, я уже не свиделась с ним больше!..

— Отказаться невозможно! Как скажу я императору, что не могу принять должность только потому, что вижу тут опасность?

— Однако, милый друг, если правда, что вы едете в Вену, то это посольство почетное. Меттерних любит вас, и я уверена, что вы вдвоем сделаете что-нибудь хорошее. Могу ошибаться, но думаю, что господин Меттерних желает мира. У этого человека сердце самое честное и прямое в политике. Сколько раз слышала я от него, в дружеской откровенности и без всякой дипломатической лжи, что политические дела шли бы гораздо лучше, если б люди сами не выдумывали затруднений, изобретенных