Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Шведского наследного принца с союзниками. Восемнадцатого мая он сделал высадку в Штральзунде, с тридцатью тысячами шведов, и потом соединил под своим командованием армию во сто сорок тысяч человек, составленную из русских, пруссаков и шведов. Эта армия разбила маршала Нея под Денневицем, спасла Берлин и не допустила императора воспользоваться успехами, одержанными им под Дрезденом… Между тем Париж походил на пустыню. Жены отсутствующих мужей — следовательно, большая часть женщин высшего общества — разъехались по своим поместьям или на воды, и в Париже оставались только те, кому было необходимо, как например мне, не выезжать из столицы. Здоровье мое поправилось не до такой степени, как надеялся Корвизар, однако очень улучшилось. Я могла прогуливаться, заниматься, и по крайней мере теперь жизнь моя не останавливалась. Правда, я с трудом могла ездить в карете, но это больше от того, что беременности моей был уже пятый месяц.

У меня собирались каждый вечер: разговаривали, занимались музыкой, играли в бильярд, рисовали за большим круглым столом с альбомами, не забывали даже шитья и вышивания. К тому же подле бильярдной комнаты была библиотека, и кто хотел читать или рассматривать богатые издания, те тоже могли удовольствовать свое желание. В полночь подавали чай, и почти всегда вместе с чаем приносили страсбургский пирог, холодную дичь, и мы ужинали… Это была лучшая минута вечера.

Однажды — никогда в жизнь мою не забуду, что испытала я в продолжение этих нескольких часов — однажды вечером заехал ко мне добрый наш Лавалетт. Он, чей вид был всегда приветлив и добр для любимых им людей, в тот раз казался мрачным и почти свирепым.

— Боже мой! — сказала я. — Что с вами сделалось? Вы так печальны, будто воротились с похорон.

О, я должна была бы страшиться произносить легкомысленно это слово!.. Он затрепетал, опустил руку в боковой карман и подал мне письмо из армии, письмо Дюрока.

— Ах, как вы обрадовали меня! — вскричала я. — Я так давно не получала известий… Как я вам благодарна!

Я развернула письмо. Оно было писано в два раза и так наскоро, что едва можно было разобрать его. Дюрок писал накануне Бауценской битвы и продолжал на другой день; как всегда, вся доброта, вся любезность его сердца содержались в этих немногих строках…

Я перечитывала письмо в третий раз, когда, желая показать в нем Лавалетту несколько слов об императоре, обернулась, но уже не нашла его в комнате. Мне сказали, что он ушел в самом странном смущении. Но с Лавалеттом случалось это очень часто; потому я не обратила большого внимания на его бегство и легла спать, нимало не предчувствуя, какое несчастие уже поразило меня.

Вот письмо Дюрока:

«Десять часов вечера. Я утомлен выше всякой меры, однако не хочу, чтобы эстафета отправилась без известий от меня, потому что уже давно не мог я писать Вам.

Вчера получил я письмо от Жюно и буду отвечать ему при первой свободной минуте. Но покуда я не сделаю этого сам, напишите ему, что Император доволен им и любит его как всегда… Бедный Жюно, с ним то же, что со мной, — дружба с Императором нам дороже жизни…

Для меня невыносимо видеть скорбь Императора: смерть Бессьера ужасно поразила его…

Еще одна победа!.. Как будто счастливое предчувствие помешало мне вчера запечатать письмо. Эта победа — один из прекраснейших военных подвигов Императора. Можете говорить это громко.

Прощайте; пишите мне о себе. Я беспокоюсь о Вас.

Дюрок».

На другой день, едва было десять часов утра, как мне сказали о приезде Лавалетта… Страшная мысль пробежала у меня по сердцу, когда я вспомнила вчерашнее его смущение. Я подумала об Иллирии и, бросившись к нему, как только он вошел, спросила:

— Что случилось с Жюно?

— Ничего! Ничего! — отвечал он.

Лавалетт сел подле меня, взял за обе руки и произнес с очаровательной добротой, которая так была ему свойственна:

— Мой друг! Большое несчастие для вас… Но оно общее для всех, кто знал его, потому что его любили!..

Потом, как будто боясь, что у него не хватит сил высказать пагубное известие, он, если можно так выразиться, кинул его:

— Дюрок умер!

Я вскрикнула.

— Да! — продожал он. — Дюрок умер, убит в сражении под Рейхенбахом… Или, лучше сказать, это одна из тех страшных случайностей, которыми карает нас Провидение, потому что сражение было уже кончено!

Тут он рассказал мне, как Дюрок ехал позади императора и разговаривал с генералом Кирхнером, когда их обоих убило ядро, пролетевшее такое расстояние, что непостижимо, как могло оно еще сохранить свою силу.

Я онемела. О, как страдала я! Казалось, что в этом ударе, которым смерть стучалась ко мне в дверь, был какой-то страшный, неведомый голос, предвещавший мне новую скорбь, ужаснее всех других!..

Смерть Дюрока ужасно поразила императора. К тому же она так близко следовала за смертью Бессьера! Потерять Дюрока было неизмеримое несчастье для Наполеона. Тринадцать лет жил он с ним в самых искренних отношениях, где часто повелитель исчезал и уступал место другу. Правда, эти отношения никогда не были таковы, как отношения Жюно к императору в то ужасное время для Наполеона, когда они вдвоем терпели нужду. С Дюроком — совсем иное: Наполеон поверял ему прискорбия, совершенно отличные от тех, которые обременяли его в 1795 году; оказавшись отставным генералом, он часто не имел самого необходимого, и адъютант его был только счастлив, что мог помочь.

Глава LXIII. Меттерних и Моро

Я желала бы не говорить о той эпохе, которую должна описывать теперь… Есть несчастья, есть горести, не имеющие имени и, сверх того, не встречающие сострадания в тех, кто окружает нас, разве кроме немногих, близких к нам людей… Впрочем, постараюсь отдалить, сколько можно, минуту, когда надобно будет описывать бедствие, и для Наполеона бывшее истинным несчастьем…

Читатели припомнят описанное мной выше, где я говорила, что Наполеон предлагал отправить к императору Александру герцога Виченцского. Царь очень любил герцога, и Наполеон не обманывался, что он может сделать при нем многое. Это было тем вернее, что герцог Виченцский действовал прямодушно и думал, что он выражает с обеих сторон истинные чувствования каждого. Когда царь приехал ко мне в 1814 году, он удостоил меня разговором о делах чрезвычайно важных, но между ними одно особенно поразило меня: он говорил о выборе людей, которых Наполеон посылал к нему. Я перескажу этот разговор со всем вниманием, какое заслуживает он, но сделаю это в своем месте; теперь надобно