Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У двери кабинета дремал, сидя на корточках и привалившись спиной к стене, Андрей. Нет, сегодня точно – день неожиданностей.
– Андрей, – тихо позвал Жариков.
Андрей поднял голову, улыбнулся и встал.
– Я ждал вас, Иван Дормидонтович.
– Вижу, – кивнул Жариков. – Что случилось?
– Я, кажется, понял, Иван Дормидонтович, ну, что с Чаком и Гэбом.
– Интересно, – улыбнулся Жариков. – Ты что, заходил к ним?
– Нет, я думал, – Андрей вздохнул, входя следом за Иваном в его кабинет. – Двойку по русскому получил. Из-за этого.
– Понятно. Ну, и до чего ты додумался? – Жариков постарался, чтобы насмешки в голосе не было.
– Мы горим потому, что нас кололи, – начал Андрей, перемешивая английские и русские слова. – Куда кололи, там и горим. Но нам ещё показывали. Горящего. И говорили, что вот что, дескать, с вами будет. И… и делали нам, ну, три дня не дают работать. Мы уже ждём, что загорится. А когда ждёшь, так оно сразу начинается. Боль, конечно, есть. Но мы ещё ждём её. И боимся. А их не кололи, ни Чака, ни Гэба. Им только сказали. Внушили. Вы нам про гипноз рассказывали, помните? Давно.
Жариков, внимательно слушавший Андрея, кивнул, ожидая продолжения.
– Ну, так перевнушите им. Ну, что ничего этого у них нет. Сами они этого не пересилят. Слайдеры, помните их? Они пересилили, потому что друг о друге думали, они нам рассказывали. Как по очереди вставали, снег друг другу со двора носили. Приложить, поесть. Откачивали друг друга. Мы из «чёрного тумана» только на этом вставали. Ну, – Андрей покрутил рукой, – мысль им нужна. Чтоб сильнее боли была. Внушите им что-нибудь.
– Та-ак, – Жариков с улыбкой оглядел Андрея. – Это ты, конечно, хорошо придумал, но…
Андрей сразу сник.
– Но не то, да?
– Не совсем. Я не знаю, как им внушали. И поэтому не могу… перевнушить.
Андрей разочарованно вздохнул и встал.
– Ошибся я, значит. Извините, Иван Дормидонтович.
– Нет, не ошибся. Ты… ты просто недостаточно знаешь. Но мыслишь правильно.
– А что толку? Мыслю правильно, а решение ошибочное, – Андрей безнадёжно махнул рукой и побрёл к двери. – Только вам помешал.
– А зачем вас кололи? – небрежно спросил Жариков, когда Андрей был уже у двери.
– Семя убивали, – как о само собой разумеющемся ответил Андрей и обернулся. – Больно это очень. Как в горячку. И распирает так же. Спокойной ночи, Иван Дормидонтович.
– Спокойной ночи, – машинально ответил Жариков и обессиленно сел за стол.
Опёршись локтями на столешницу, он закрыл ладонями лицо и застыл. Вот оно! Как замковой камень скрепляет свод – когда-то его учили выкладывать печные и каминные своды – и держит его без цемента и прочего собой, своей тяжестью, так и здесь. Убивали семя. Деформация сперматогенеза. Завершающая стадия соматических изменений… Существа, сексуальные маньяки, нелюди… Вы – нелюди, вы – кто делал это, придумывал, разрабатывал, воплощал… Вы! Ох, недаром был принят Запретный Пакт. Кто ему рассказывал о Шермане? Да, Николай Северин, Никлас. Он допрашивал того индейца-спальника. И фотография доктора Шермана привела парня в стрессовое состояние… Нет, сейчас ни записывать, ни читать, ни даже думать невозможно. Нет, записать надо. Отрешиться от всего, стать бездумным автоматом и зафиксировать. А завтра перечитать записанное и уже тогда думать. К Чаку и Гэбу тоже завтра. Чёрт, нет времени раскручивать Шермана. А спешить с ним нельзя, там, похоже, так же… внутренняя программа стоит, со своим кодом и сигналом к самоликвидации. Но у Чака может начаться атрофия мышц. А парни как взялись за обоих. В начале… да, отчуждение, даже злорадство. Спальники и телохранители… привилегированные изгои рабской среды. Спальников презирают, а телохранителей боятся. И тех, и других ненавидят. Да, здесь прошедшее время ещё рано ставить. Хотя… Устроились же как-то те из парней, кто не захотел у нас работать… Материал по Грину и его «школе»… нет, читано-перечитано. Сейчас ничего оттуда не возьмёшь. Дьявольщина! Кто сейчас нужен, так это те двое. Индеец-спальник, как его, да, Мороз, и телохранитель, о котором рассказывал Гольцев. Хоть бросай всё к чёрту и рви в Атланту, в Центральный лагерь. Сутки на дорогу в оба конца и на контакт… энное количество суток. И столько же на беседу, и ещё на осмысление, и ещё на повторные беседы… А Чак с Гэбом будут лежать в психогенном параличе, а Рассел Шерман утрачивать остатки контроля над сознанием. Вот уж действительно… «заржавелая совесть сорвалась с предохранителя». Ох, когда такая беллетристика лезет в голову, то точно пора на отдых. Да, ещё же Аристов может припереться. За инструкцией. Ничего, милый, ты у меня всё прочувствуешь. От пупа и до печёнки.
Жариков сгрёб со стола и запер в сейф тетради и папки, захлопнул дверцу шкафа, футляром надетого на сейф – на многих пациентов вид сейфа действует нежелательно – оглядел кабинет и вышел в коридор. На часы он не смотрел. Сколько ему осталось на сон, интересовало Ивана меньше всего.
Алабама
Графство Эйр
Округ Гатрингс
Джексонвилл
Они пили кофе в полупустой кухне. Остатки мебели вместе с домом продаст Харленд. Или выкинет. Но это его проблема. Конечно, они могли бы получить больше, значительно больше, но… Норма вздохнула. Для этого надо переехать в гостиницу и ждать, пока Харленд найдёт покупателя, продаст, получит деньги и уже тогда… недвижимостью после Хэллоуина не спешат обзаводиться, а уж в Джексонвилле с его славой…
– Ты что, мама? – улыбнулась Джинни. – Думаешь о Харленде?
Норма кивнула.
– Не жалей, мама. Я понимаю, что он нас обманул, но, – Джинни скорчила покорную гримасу, – но у нас не было других вариантов, мама. Мама, я ходила к отцу Эйбу. Отдала ему то, что мы отобрали. Он был очень благодарен и, – Джинни фыркнула, – благословил нас. Меня и тебя. Он уже собирает пожертвования для рождественской раздачи.
– Джинни, – задумчиво сказала Норма, – а отцу Джордану…
Джинни пожала плечами.
– Я не хочу, мама. Поступай, как знаешь, но я к нему не пойду.
Норма вздохнула. Ломая голову над проблемой: что делать со старой одеждой, ненужной утварью и посудой – набиралось много, продать это некому, да и не будут они этим заниматься – решили всё это пожертвовать,
