Седьмая свеча - Сергей Пономареко

— Всего-навсего горит баня моей тещи, — успокоил он ее, — колдовская лаборатория. Тебе она уже не понадобится. А вот как мне поступить с тобой?

Маня изменилась в лице, у нее затрясся подбородок.

— Что вы имеете в виду? — спросила она.

— Посоветуй, что мне делать. Не знаю, чем мы с Ольгой тебе дорогу перешли и почему ты хочешь нас сжить со свету, — сказал он, демонстративно поигрывая в руке ножом.

Вдруг глаза у Мани округлились, она протянула руку к Глебу и что-то выкрикнула, но он уже не услышал, так как на него обрушился потолок, выбив прочь сознание и опрокинув его в беспамятство.

Глава 18

Вначале пришла боль, потом ощущение, что в голове сидит громадный кол, и лишь потом медленно вернулось сознание. Глаза открылись с трудом, Глеб провел левой рукой по лицу, испачкав его чем-то липким, неприятным на ощупь. Когда частично восстановилось зрение, он понял, что лежит на холодном дощатом полу, покрашенном в коричневый цвет, уткнувшись носом в пол. Вытянул перед глазами левую руку и увидел, что она дрожит и вся в крови. Правая оказалась под животом, и он почувствовал, что в ней находится какой-то продолговатый предмет. Слегка приподнявшись, вытащил из-под себя руку, в которой оказался окровавленный ритуальный кинжал из бани. Это ему совсем не понравилось. Он с усилием приподнялся и сел, упершись для равновесия руками в пол за спиной. Кинжал больно прижал пальцы, и он его отбросил.

В двух шагах от него сидела Маня в разорванной блузке, из-под которой торчала молочного цвета грудь. Взгляд его заскользил по ее задравшейся цветастой юбке из ткани с преобладанием красного цвета, и остановился на ее глазах, в которых застыл ужас. Она прижимала обе руки к животу, на котором расплылось большое мокрое пятно, сделав в этом месте юбку однотонной.

— Маня! — позвал он слабым голосом. — Чем это меня так? — Но она не ответила, продолжая смотреть вперед.

У него защемило сердце от ее остекленевшего взгляда. Глеб с трудом стал на четвереньки и так двинулся к ней. Не веря своим глазам, дернул ее за руку, и Маня сползла на пол, уткнувшись лицом в натекшую лужу крови. Пульс, несмотря на его неоднократные попытки отыскать его, не прощупывался.

— Ерунда! Я его просто не могу нащупать, — успокаивал он себя, через силу встал и сорвал со стены зеркало.

Перевернул Маню на спину и приложил к чуть приоткрытым губам зеркало. На нем остался лишь слабый отпечаток ее губ — и все. Маня была мертва.

Теперь он вспомнил все, до того момента, как на него обрушился, как ему тогда показалось, потолок. Он даже посмотрел вверх и убедился, что, несмотря на давнишнюю побелку, он целый и от него ничего не отвалилось. Сильная головная боль мешала сосредоточиться, но он понял главное: он ее не убивал. У него этого и в мыслях не было, он хотел только попугать ее, чтобы она отстала от Оли, и узнать, где находится Степан. Значит, кто-то чужой «вырубил» его, убил Маню и сделал все, чтобы в этом обвинили его, Глеба.

Кинжал был в его руке, сам он весь измазался в крови, в доме полно его отпечатков пальцев, и он никак не сможет их все уничтожить. У него был выбор: остаться здесь и вызвать милицию, поехать домой и самому заявить об этом или просто сбежать, надеясь на авось. Третий вариант он сразу отбросил — тот, кто все это сделал, лишь приложит небольшие усилия, и на него сразу выйдут.

Дожидаться здесь тоже было глупо — прибыв сюда по вызову, милиция сразу обвинит его в убийстве и возьмет под стражу, а к утру следующего дня он во всем признается. Самое лучшее — вернуться побыстрее в город, там поднять на ноги всех знакомых, найти грамотного адвоката и самому заявить о случившемся. В лучшем случае у него было в запасе несколько часов, но этого должно было хватить, чтобы выполнить задуманное.

Глеб, шатаясь, вышел во двор, подошел к калитке и выглянул на улицу. Возле двора тещи, откуда валили клубы черного дыма, кружился человеческий водоворот, оттуда доносились крики, шум и гам. Он мысленно обозвал себя ослом, потому что оставил там машину. Возвращаться сейчас к ней в вымазанной кровью куртке было все равно что вызвать огонь на себя.

Вспомнив о машине Степана, стоящей возле кладбища, поспешил к ней — напрямик, через огороды. Автомобиля на кладбище не оказалось. Смутное подозрение зародилось у него, но пока он старательно отгонял его. Чтобы друг мог вот так, и спрашивается: за что? Но тогда кто? Может, разгадка кроется в их общем прошлом?

В университете они со Степаном особенно не дружили, но и не враждовали. Как это бывает в студенческой среде, группа делилась на отдельные группки: по интересам, месту проживания, способам прожигания свободного времени, социальному статусу. Были еще и неформальные землячества. Степан был приезжим. Входил в состав группы проживающих в общежитии и в черниговское землячество. Глеб же, потомственный киевлянин, проживающий в центральном районе, общался с ребятами обеспеченными и, как им тогда казалось, с запланированной карьерой. Время их учебы совпало с периодом, когда страной правили престарелые временщики. Они на закате жизни, оказавшись на первых ролях, так и не поняли, что всю жизнь умели только выполнять чьи-то указания, а не принимать самостоятельные и, самое главное, верные решения. Конечно, за исключением Андропова, правда, так и не успевшего за отведенное ему короткое время перевести страну на казарменное положение, создав подобие китайской модели коммунистического капитализма.

Свободное время члены и той, и другой группы проводили в жарких политических дискуссиях, только в разных местах. Активность, а самое главное, исполнительность и дисциплинированность Глеба были замечены наверху, и он, постепенно карабкаясь по ступеням комсомольской иерархии, добрался до комитета комсомола университета. Это положение давало массу преимуществ в учебе, но и отнимало уйму свободного времени. Глеб тогда твердо знал, что успешная карьера ученого, получение высоких должностей без активной общественной работы невозможны. Поэтому, неуклонно продвигаясь к поставленной цели, он близко сходился только с теми людьми, которые могли быть ему полезны, однако и со всеми другими, в число которых тогда входил и Степан, был исключительно любезен. И не возникло у них за все время учебы никакого противостояния. Хотя один незначительный случай все же был.

До окончания университета было еще два долгих года, а до агонии комсомола и того больше. Он в составе многочисленной делегации попал на районную комсомольскую конференцию, а затем в числе избранных из ближайшего окружения их комсомольского вожака был приглашен на ее продолжение в небольшом кафе на Бессарабке. Длительное застолье с обильным «чаепитием» под традиционные тосты «Эх, бахнем, бахнем, бахнем! Эх, трахнем, трахнем, трахнем!» продолжалось долго, подкосив многих молодежных вожаков районного масштаба и приглашенных партийных наставников. Обстановка была исключительно непринужденная, свободная, и Глеб, обычно немного терявшийся в обществе девушек, завел массу знакомств, а наутро проснулся в общежитии на улице Ломоносова в одной кровати с девушкой-активисткой с истфака. Она ему сообщила, что до него встречалась со Степаном из его группы, но теперь решила с ним порвать, так как Глеб ей больше подходит. А через две недели он с ней расстался, так как она требовала уделять ей много времени, чего он не мог себе позволить. Глеб так и не узнал, рассказала та что-либо Степану или нет. Его отношения со Степаном оставались ровными, без изменений, а точнее, никакими. После окончания университета их дороги разошлись.