Дао Блаженств - Александр Матяш

Д: А у современного человека такой страсти нет?

А: Боюсь, что нет. Есть у меня стойкое ощущение, что современные люди намного меньше присутствуют в своем теле для того, чтобы до такой степени этой страсти отдаваться. Действительно, в Древнем мире разгул похоти был необычайно велик. Стремление отдаться во власть инстинктов и вести потребительский образ жизни, не связанный ни с каким, даже минимальным, напряжением сознания в Древнем мире было настолько велико и сильно, что его разрушительное воздействие на самого человека надо было как-то ограничить. Человек был гораздо более телесным, гораздо более зависимым от телесных импульсов. Тело было гораздо ближе к душе, к психике, но и душа была ближе к телу. Для того, чтобы понять, о чем идет речь в 32-м стихе, имеет смысл ознакомиться с бытом и нравами Древнего мира. В Древнем Риме, Греции, Иудее, так же как и везде в те времена, торжество похоти было настолько всеобъемлющим, настолько разнузданным, не имеющим никаких нравственных или социальных ограничений… Я говорю именно о перегибах, о погружении в разврат и о жадном стремлении толпы этому отдаться. В Помпеях публичные дома встречались на каждом шагу. Важно то – и это хуже всего, что люди отдавались этим страстям без сердечного чувства – просто потребительски, из желания получить физиологическую разрядку: насладиться юным телом рабыни, даже не подумав о ее желании или чувствах. На сексе можно просадить не только родительское состояние, но и всю накопленную благую карму и родиться в следующей жизни насекомым или растением – вот в чем самая большая опасность безудержного разврата. Восточные культуры сильны тем, что им известны способы работы с этими сексуальными энергиями, с их преобразованием и трансформацией. В христианской традиции решили, что с телом вообще не надо работать, от него нужно просто отказаться. Я не до конца понимаю, почему так случилось. Ведь в Древней Греции, как и в Древнем Риме культ тела был очень развит: были, например, и специальные места для тренировок, гимнасии, где древние греки встречались, чтобы в том числе и пофилософствовать. Они очень следили за своей физической формой.

М: А Сократ-то толстенький.

А: Но он обладал потрясающей выносливостью. Он очень отличился при битве у Саламина – бесстрашием и отвагой. В чем причина такого отрицания тела, передавшегося по наследству, как проклятое родимое пятно, через всю христианскую традицию, я до конца не разбирался. Эта тема находится за пределами того, чем мы сейчас занимаемся. В течение всей своей истории христиане сурово преследовали любые попытки заниматься телом и обращать внимание на его потребности. Мы – я, Даша, Вероника – прочувствовали отрицание православием телесных нужд на собственном опыте во время нашего пребывания на Валааме. Даша потом жаловалась на крайне нездоровую традицию – и я согласен с ней – стоять в течение всей службы. Знаете, что об этом говорят батюшки? «Когда ты стоишь на службе православной, то считай, что ты стоишь перед Богом на Страшном Суде. А ты можешь представить себя на Страшном Суде сидящим? Не можешь? Вот! Каждую службу нужно стоять перед алтарем, потому что церковь уподоблена кораблю, на котором все спасаются».

М: Нездоро́во не только то, что люди стоят. Нездоровыми получаются и взаимоотношения с Богом – раз они основаны на страхе. Ведь сесть человек не решается из-за страха.

А: Вот что интересно – если поглубже погрузиться в эту ситуацию, то она становится понятнее, исходя из христианского взгляда на мир: вся наша здешняя жизнь рассматривается как малозначительная прелюдия к жизни вечной. Здесь нет ничего ценного, ничего глубокого, и все, на что можно эту жизнь употребить, – это лишь подготовка и, самое главное, получение благоприятного ответа на Страшном Суде. А сама по себе она никакой ценностью не обладает.

В: Валаам удивительно красивый остров. Меня поразило то, что монахи его совсем не знают, они дальше монастыря не ходят.

Д: У них времени на это нет, наверное.

А: Это, конечно, основная причина: монашеская жизнь, действительно, трудна и переполнена послушаниями. Но с другой стороны, им это и в голову не приходит. Ты знаешь, Даша, у монахов есть такие дни, когда свободного времени много: например, Красная Седмица после Пасхи – в это время службы даже в монастыре очень коротки – по два-три часа в сутки. И при этом в праздничные дни не нужно работать. Но вы там на лесных тропинках монаха, действительно, не встретите. На мой взгляд, 32-ой стих очень тесно связан с таким до крайности пренебрежительным, презрительным и глубоко аскетичным отношением к этой жизни: все ее радости, все ее краски, вся ее глубина оказываются всего лишь соблазном, который надо отринуть для того, чтобы устремить свою душу к высшему.

С чем связано такое отношение христианства? Я думаю, что оно связано с не до конца преодоленным дуализмом. Буддийские демоны в отличие от христианских не обладают собственной самостоятельной природой – это только проекция нашего сознания. Они по своему происхождению имеют глубоко психоаналитическое объяснение. Я как психоаналитик аплодирую буддийскому объяснению происхождения демонов как в сфере бардо, так и в нашей жизни. Христианские демоны – это самостоятельные сущности, самостоятельные живые существа, обладающие собственным сознанием, свободой, волей и всем остальным. Таким образом, отколотость бессознательных энергетик собственного сознания гипостазируется христианским мировоззрением, возводится в ранг чего-то сущностного и онтологически состоявшегося. Из такого отношения весь отрывок с 29-го по 32-й стих выстраивается совершенно естественно и логично: раз жизнь вокруг нас настолько малоценна, да еще и напичкана самыми разнообразными «прелестями», приуготовленными для нас дьяволом ради нашего соблазнения и вечной погибели, для чего тогда все нужно? Естественно, только для того, чтобы, отринув все это, показать свою преданность Господу и тем самым получить доступ в Царствие Небесное.

Когда в Индии или на Дальнем Востоке задавались вопросом: «А что же со всеми этими страстями делать?», там понимали, что если человек ничего с этим не сделает в этой жизни, эти омрачения так и будут сопровождать его из воплощения в воплощение, и игнорировать, закрывать глаза на проблему, вытеснять ее не имеет никакого смысла. А в христианстве совершенно другой подход. На вопрос: «что с этим делать?» ответ предлагается очень простой: «Да потерпи ты немного! Зато там будет так хорошо, что про здесь ты и не вспомнишь». Именно в силу такого пренебрежительного отношения к миру29 этот стих звучит достаточно сурово.

Обратите внимание: этой суровости, непримиримости в Нагорной проповеди достаточно много. За «пустого человека» – суд. Если твой глаз залюбовался красотой женских форм – вырви его. Это не случайно, здесь есть одна тонкость. Суд, синедрион, геенна огненная, «вырви глаз твой», прелюбодейство – все это на одной чаше весов. Посмотрите, что на другой чаше: ответ грешнице: «И Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши» (Иоан. 8.11); брату согрешающему прощать не «до семи, но до седмижды семидесяти раз» (Мф. 18.22). Откуда такая разница, что за ней стоит?

Общеизвестно, что дзенские мастера не единожды выражали свое позитивное отношение к фигуре Христа и к текстам Евангелия, утверждая, что Христос был, вне всякого сомнения, реализованным мастером, который не произносил ни одного лишнего слова. Стало быть, упомянутое нами выше противоречие не случайно. Оно связано с одним очень важным моментом – углублением тонкости саморефлексии. Попробую объяснить.

Как мы ведем себя в обычной жизни? До тех пор, пока мы не начали рассматривать нашу жизнь как духовную практику, мы относимся очень легко к своим духовным проступкам: к вранью, к бездумному причинению обиды или вреда другому человеку, к неприсутствию в своих словах и действиях. Пока внутренней созерцательной тонкости не возникло, мы воспринимаем это как нечто несущественное, неважное, не имеющее тяжелых последствий. «Если мы обидели кого-то зря, календарь закроет этот лист»…

Когда же мы начинаем погружаться в свою внутреннюю жизнь и тем самым знакомиться с духовной реальностью, происходит переоценка наших внутренних событий. Внешние события тоже переоцениваются, но это происходит во вторую очередь. Наш духовный слух и зрение утончаются, и мы учимся чувствовать малейшие нюансы того, что происходит в нашей душе: влияние самскар, инвазии бессознательного, флуктуации (сужение или расширение) сознания. Происходит увеличение масштаба: мы совершенно по-другому смотрим на то, что прежде казалось нам незначительной мелочью. И ведь это действительно так. Каким образом происходит обучение любой реальности? Через опыт взаимодействия с ней: если мы каким-то образом выпадаем из реальности, то мы теряем с ней контакт. В физическом теле это выражается очень просто: если я игнорирую то, что нахожусь на пятом этаже и бездумно перелезаю через окно, то я могу потерять свою жизнь; а чтобы ее не потерять, я должен очень серьезно отнестись не только к данным своего восприятия, но и к анализу ситуации в целом: к пониманию того, что, например, в горах малейший неверный шаг может стоить сломанной ноги, а то и жизни, особенно если ты один.